Теперь, после нескольких проб, в каждом взводе целились и стреляли два солдата крайнего правого ряда, за ними солдаты второго и третьего рядов, после чего вступала в дело следующая пара. В секунду батальон давал до двадцати выстрелов, притом перерыва в стрельбе не происходило. В ушах затем здорово звенит — это да.

Еще залп орудий, третий, приятно проредил кавалеристов, уложив новые десятки. Татары, не выдержав, отворачивают. Первый, самый опасный удар отбит, и не помогло «Аль-ля иллаха иль-ла Аллах». В смысле нет бога, кроме Аллаха. Свинец оказался тяжелее слов молитвы. Солдаты впервые реально убедились в действенности тренировок и подбодрились.

На поле осталось довольно много человеческих и конских тел. Пересчитывать некогда. Мы продолжаем идти ровным шагом. В эту минуту от меня ничего не зависит и рассылать указания поздно. Но мы не зря устраивали маневры всю зиму. Каждый в курсе своего места. Сейчас пушки возьмут на передки и быстро переместятся вперед, не позволяя остаться без прикрытия. Картечь в упор замечательно, но нам нужно держать всадников на расстоянии, а не проявлять героизм.

Опять, перекрывая барабанный бой, гремят орудия, кидая снаряды через головы наступающих солдат. Наступил самый неприятный момент. Прицельно можно стрельнуть на семьсот — тысячу двести метров, в зависимости от калибра, погоды и прочих условий. Мишень на таком расстоянии должна быть не меньше взводной колонны, иначе и пробовать не стоит.

Особых премудростей в ведении огня с вычислениями и даже прицелами пока не изобрели. Офицер показывает чаще всего пальцем направление стрельбы. Однако когда десятки орудий палят в одну точку, даже при огромном рассеивании, потери неминуемы. А мы сейчас представляем собой великолепную мишень. В данный момент полки крайне нуждаются в поддержке собственной артиллерии, мешающей вражеской.

Турецкое ядро, упав впереди, подскочило и угодило прямо в строй. Закричали раненые и покалеченные люди. Такие рикошеты опаснее всего. Строй продолжает двигаться под монотонный барабанный бой, задающий ритм. Через головы летят наши ядра по вражеским позициям. Опять гремит артиллерия противника, осыпая ровные шеренги наступающих ядрами и прячась за пороховым дымом. Командир роты рядом внезапно превращается в кусок разорванного мяса. Ядро угодило прямо в него, зацепив еще пару человек. Шеренга моментально смыкается, оставляя за собой выбитых.

Равнодушно продолжаю идти, даже не подумав обернуться. Ничем им уже не поможешь. В голове подозрительно медленно ворочается мысль, что теперь придется назначить командиром в роту Ваську Долгорукова. Все их семейство угодило в опалу еще во времена моих занятий оспопрививанием. Перед штурмом Перекопа в мае 1736 года от имени Миниха войска были извещены о том, что первый солдат, поднявшийся на вал, будет произведен в офицеры. Таким солдатом и оказался юный Василий Долгоруков. После взятия крепости ему присвоили звание прапорщика. Миних, когда узнал, что новоиспеченный прапорщик представитель опального рода, отказался отменять свой приказ.

Зато он спихнул самого парня в другую армию, а Ласси избавился, подкинув того мне. Теперь ему карьерный рост обеспечен. Должность освободилась. А вот что про меня подумают в Петербурге, начни я отмечать в донесениях члена опального семейства, очень интересный вопрос. Это фельдмаршалы могут позволить себе красиво поступать. Я и так не на лучшем счету у государыни.

— Гусев! — говорю сухим ртом. Если и ошибся с расстоянием, не сильно. Не в первый раз.

Тот торопливо покачал сигнальным шестом. Со ста шагов барабаны ускоряют темп вдвое, с двадцати пяти бежим, набирая силу и инерцию для удара. Усатые перекошенные физиономии янычар уже различаются совершенно спокойно. Идущий справа солдат вдруг без звука падает. Пули свистят рядом, и ничего удивительного, что выбивают из рядов то одного, то другого. Не останавливаясь, подбираю одним движением выроненное ружье и продолжаю топать вперед под ускоряющийся ритм ударов.

— На руку! — кричу, автоматически выполняя требуемое движение и слыша повторение приказа по цепочке дальше. — Вперед!

Никто не кричит «За веру и отечество!». Даже «ура!» признать в этом реве сложно. Но в одном порыве полки рвутся в бой.

— Коли! — кричу в последнее мгновение, отбивая в сторону летящий в лицо клинок и втыкая в человеческое тело штык.

Рванул на себя, освобождая, ударил кого-то прикладом в голову, дробя дерево в щепки. Автоматически бросил поломанное оружие. Все-таки надо соразмерять силы и не махать во всю дурь. Выстрелил прямо в лицо еще одному турку из пистолета, добавив огромную дополнительную дыру во лбу, и с некоторым недоумением уставился на пустоту перед собой. Никто не пытается меня проткнуть, враги полностью отсутствуют в пределах видимости. Кругом одни знакомые мундиры. В руке шпага, разряженный пистолет исчез. Наверное, бросил сразу. Ничего не помню…

— Бегут! — кричит прапорщик Гусев азартно, будто я глухой. — Мы их порвали!

Опять я ляпнул из старого лексикона, а теперь пойдет в народ.

— Виктория!

Все? Оглядывая окрестности, прикидываю. Вроде все. Калмыки рубят бегущих, преследуют остатки вражеской армии. Мне там делать нечего. А что я должен? Так… Собрать солдат. Проверить потери, раненых к врачам, посчитать трофеи, выяснить, кто отличился из низших чинов. Медаль не в моей власти, но поощрения бывают разные.

К моменту появления начальства в виде Ломана, заглянувшего к Вельяминову из Низовского полка и своим апшеронцам, уже был готов к докладу. Тот откровенно расплылся, довольный. Тридцать восемь убитых в трех полках первой линии, сто восемьдесят два раненых, из которых три десятка тяжело, остальные могут находиться в строю. Считай, всухую сделали янычар! А пугали, пугали — лучшие войска…

— Где твой писака?

В армии как в деревне. Все обо всех всё знают.

— Давай его сюда, буду диктовать донесение фельдмаршалу.

— Гусев!

— Так точно! — Прапорщик никуда не уходил, рядом.

— Пиши!

— Решительная атака проведена блестяще, — после положенного обращения принялся диктовать бригадир сообщение. — Басурмане, — в устах явно не русского происхождения человека, пусть и родившегося в России, прозвучало забавно, — перевес в людях имели пятикратный…

Я невольно замычал в изумлении, поспешно захлопнув рот. Все хорошо в меру. Ну в два-три раза их было больше, зачем же так преувеличивать. По показаниям пленных, семь тысяч янычар и татар свыше двадцати. У нас пять полков и калмыки. Где-то восемь. Все равно почетно и красиво. Тут на поле не меньше двух тысяч убитых. Да еще разбежавшиеся. Ну еще калмыки посекут и пленных соберут.

— Два орудия подбиты метким огнем нашей артиллерии, девятнадцать захвачены со многими боеприпасами. Обслуга уничтожена гренадерами Апшеронского полка…

— А где конь? — спрашиваю у наконец появившегося Геннадия. Он привел только своего.

— Погиб Дончак, — грустно сообщает. — Пуля прямо в голову прилетела. Не мучился.