— Решил собаку сохач! — безразлично подумал Боков, отметив разом оборванный лай, но тут же охнул, трезвея, пополз на четвереньках к вершине.

А лось гордо постоял над неподвижной собакой, предупреждающе постукивая ногой, и спокойно затрусил вниз. Лосиха все это время ждала неподалеку в мелколесье, тревожно повернув к месту схватки комолую губастую голову. Она дождалась, пока самец подбежит к ней, и пошла в чащу.

Боков насилу дотащился до перевала и вскоре нашел Труса. По следам он понял, как все было, и долго сидел в снегу, сжавшись от горя. Потом встал, рукой обтер с лица высохший солью пот и, не оглядываясь, двинулся обратно. Закапывать собаку не было сил.

К лошади, привернутой у приметной осины, Боков добрался в потемках, похудевший и слабый. С трудом подтянув чересседельник, он ничком упал в дровни. Рыжко потихоньку развернулся и некруто повез недвижимого хозяина старым следом в деревню.

Дома распрягать лошадь Боков не стал, а слез с дровней и прямиком в избу. Как был в валенках, шапке, пиджаке, стеженых штанах, так и залез на печь, только полушубок сбросил у порога. Места на печи ему хватало вполне, ростом он был небольшой и тощий.

Старуха стала допытываться, что с ним приключилось, но Боков разговаривать с женой не пожелал, лежал и молчал. Поворчав немного, она пошла и сама распрягла Рыжка, а потом подалась через всю деревню к Хорихе, поговорить насчет Бокова.

Хориха считалась в деревне знающей, умела блазн снять и хворь изгоняла. Она пошла к Бокову с его старухой вроде бы занять дрожжей, а на самом деле, чтобы поглядеть на старика. Боков это дело сразу раскусил и прогнал доморощенную ведьму.

— Ступай, бабка! Ступай, — сказал он ей в ответ на домогательства о здоровье и пригрозил «тыкнуть ухватом».

К утру Боков отогрелся, хотел слезть с печи, поглядеть лошадь, но не сумел: ноги ему не повиновались.

— Обезножел… Накликала ведьма, — заключил про себя Боков и притих, больше не возился.

Старуха утром пошла в сельсовет звонить в город сыну, поскольку Боков сказал ей, что скоро начнет помирать. Сын на другой день приехал и привез с собой из города знакомого доктора. Боков дал доктору себя обследовать и не перечил, когда с него снимали ватные штаны и пимы, ему было приятно, что сын у него хотя и большой начальник в городе, а заботливый, приехал.

Доктор сказал, что у Бокова разыгрался ревматизм, а так он еще ничего, крепкий. Он дал старухе Бокова мази и наказал натирать ему ноги дважды в день — утром и вечером.

Сын перед отъездом долго уговаривал Бокова бросить все и переезжать к нему в город, квартира, дескать, большая, места хватит… Старуха была согласная, но Боков воспротивился наотрез, сказал, что никуда не поедет, не будет на старости лет поглощать городскую пыль, а помрет, как положено, на родительском месте.

Когда гости уехали, Боков хорошо обмыслил все обстоятельства и приказал старухе идти за соседом. В соседях у Бокова проживал бывший тунеядец, осевший в деревне. Парень женился на вдове с двумя ребятишками, за что Боков одобрительно к нему относился и называл «тунеяром». Со временем это прозвище превратилось как бы в фамилию, и никто уже не помнил настоящего имени боковского соседа.

Тунеяр явился незамедлительно, и Боков без лишних разговоров попросил его пособить старухе зарезать овечку.

— Ты ведь лицензию хлопотал, али не дали? — удивился Тунеяр, обучившийся говорить по-деревенски и наслышанный, что Боков добивался в районе лицензии на убой лося.

Боков разъяснить дело не успел, не дала старуха. Высокая, чуть не вполовину выше мужа, могутная женщина, она прямо осатанела, прослышав про овечку, и тотчас вытолкала из избы невиновного Тунеяра. Боков хотел, как бывало не однажды, осадить жену, но вспомнил свое положение и только накрыл голову пимом, чтобы не слушать, как она обзывает его разными непристойными словами.

«Погоди — подымусь…» — мрачно мыслил Боков, прикидывал, как лучше расправиться с непокорной бабой, когда в ноги возвернется сила.

Хворал Боков долго. С макаронов и рыбных консервов, которые старуха приобретала в деревенской лавке, он совсем отощал и маялся животом. Безвылазно проживая на печи, Боков наблюдал жизнь тараканов и вспоминал годы, когда был помоложе, а в доме не переводилось мясо. Теперь на такое житье рассчитывать не приходилось, и Боков сильно горевал, что кончает жизнь, питаясь такой неподходящий пищей. Но теперь уже ничего не поправишь.

Частенько он поминал Труса, погибшего в начале зимы, и все больше склонялся к тому, что его вина — погибель собаки, не подоспел вовремя.

— Может, он оттого и полез под копыто, что понял — не охотник я боле? — спрашивал Боков пространство за печкой и подолгу ждал ответа.

Засыпая, охотник бродил с лайкой по заповедным местам, и они обсуждали разные общие дела.

— Шестой год ты у меня проживаешь, — сообщал псу Боков. — Не надоело?

— Что ты? — отвечал пес. — С тобой не соскучишься: мужик ты ходкий.

— Где уж там, — смущался Боков. — Вот раньше…

— Гляди, — предупреждал пес, — белка! Видишь? Вон, на третьей лесине. Верхи пошла!

Боков стрелял белку, сдирал шкуру, а тушу давал Трусу.

— Куницу бы поискал, — просил он. — Дорогая вещь, одна — тридцать белок стоит.

— Не стало вовсе куницы, — жаловался пес, — бегаешь, бегаешь…

— Время теперь для ей тяжелое, — объяснил Боков, — ружья в каждом дому… Как на войне живет зверь…

Так они и беседовали, продвигаясь помалу вперед, пока навстречу не попался тот лось.

— Продай собаку, Боков! — ревел он. — Добром говорю — продай!

Боков вскидывал ружье, трудно ворочался, будил себя и подолгу лежал без сна, все думал.

В марте дело вроде бы сдвинулось к поправке. Боков уже сам слезал с печки, выходил на улицу и подолгу просиживал на солнышке, копил силу.

Двухметровый снег в огороде, а стало быть, и в лесу, подтаивал днями под солнцем, утром же покрывался твердой ледяной коркой. Боков повадился утрами в огород, раздалбливал палкой корку и что-то прикидывал про себя.

Однажды он отыскал в чулане свое ружье, заржавевшее без присмотра, промыл в керосине и смазал.

В конце марта выдался особенно теплый день, с крыш бежало ручьями. Боков повеселел, полез на избу и столкал весь снег, замшелые, почерневшие доски крыши сохли на глазах, от них шел пар. А к вечеру ударил мороз, потянуло зимой, и это бесповоротно вернуло охотнику бодрое состояние духа.

Весь вечер он точил ножик, напевая хрипатым голоском насчет того, что «бросит водку пить, поедет на работу и будет деньги получать каждую субботу».