В этих снах генерал словно был собой и, одновременно с этим, не был. Он видел то, что еще не происходило или еще не происходило, а может никогда и не произойдет вовсе. Иногда он жалел об этом, иногда радовался.

И каждый раз, когда засыпал на годы и десятилетия, ждал, что снова сможет пройтись по гранитным мостовым странного города, где здания поднимались разноцветными каменными волнами пышных дворцов, а люди, так простые и легкие, были поглощены своими, такими же простыми и легкими, на фоне распрей Безымянного Мира, делами.

Генерал отдыхал в этом городе, но тот, увы, все реже и реже посещал его сны.

— И кто они? — с удивлением для себя же, спросил генерал.

— Ифриты, — тут же ответил Ирмарил, не делая из этого никакого секрета.

Ифриты… ну да, разумеется. Кто же еще. Разумные дохи из чистого пламени, способные, в то же время, создавать себе тела из плоти, покрытые кожей цвета мерцающего серебра.

Хаджар видел несколько из них во время войны с тварями Грани. Отважные и достойные ребята, хоть и вспыльчивые, а порой, наоборот, задумчивые.

Огонь и серебро.

Вспыльчивость и задумчивость.

Он мог бы и догадаться, если бы… если бы тогда это его волновало. Но, стоило признаться, до момента победы над Гранью, генерал почти не обращал внимания ни на что, кроме своего меча и…

Ах да.

Разговоры с Миристаль и Тисэ приносили ему…

Тисэ? Кажется, ему было знакомо это имя. Или же он услышал он его во сне? Но, возможно, оно было как-то связано с той статуе прекрасной смертной в саду Дергера, за которой бог войны ухаживал с нежностью и заботой, а еще с неизменной виной и сожалением в глазах.

И эта статуя единственное, что могло вызвать в суровом боге войны подобные эмоции.

Генерал никогда не понимал причины их возникновения, но и не спешил интересоваться. Тогда ему было безразлично, а сейчас… сейчас он не знал, почему так и не спросил.

— Я думал, что Ифриты это дети Титании.

— Моей младшей сестры? — переспросил Ирмарил. — Нет, Титания их вырастила и приняла ко двору по нашей, с Миристаль, просьбе. Это была часть плана, чтобы скрыть их от остальных богов.

Генерал покачал головой.

— Наверное, тебе было сложно солгать остальным, — внезапно произнес он. — это ведь идет наперекор твоей природе.

Лик Ирмарила омрачился и из-за этого звездный сад погрузился в едкий сумрак, а над головами смертных протянулись покровы ранней ночи.

— Да, генерал, тяжело, но… это что, надо было сделать. Таков был мой, перед ними, долг и я должен был выполнить его, как бы мне не было тяжело или больно.

Генерал хотел бы понять то, о чем его говорил Ирмарил, но не понимал. У него ведь не было своих детей. И не могло быть. Во всяком случае, если верить тому, что ему сказал Яшмовый Император. Или тот еще ничего не говорили? Или так и не скажет?

Может и этот диалог с Ирмарилом тоже являлся лишь сном и, стоит генералу проснуться, как он забудет большую часть, оставив на память лишь смутные ощущения.

— А знаешь, — вдруг снова расплылся в улыбке Ирмарил. — я ведь очень люблю волшебство и магию!

— Знаю, — признал генерал.

Да чего уж там — все на Седьмом Небе знали о любви Ирмарила ко всему, что имело отношение к волшебству и власти Имен. Так что на каждом Вишневом Пиру присутствовали лучшие из кудесников всех четырех краев — смертные, боги, демоны и духи. И каждого, кто мог показать что-то новое, Ирмарил щедро одаривал, а тех, кто не справлялся — подбадривал и обещал, что будет ждать их новых творений.

Ирмарил был хорошим… богом. Как бы нелепо это ни звучало и… странно. Генералу раньше никогда не казалось, что словосочетание «хороший бог» звучит как-то… нелепо. Он вообще не задумывался о том, что такое «хорошо» и «не хорошо». Лишь о том, что «надо» и «необходимо».

— Мне тут Кестани по секрету нашептала…

— После того, как ты едва не сжег её башню, когда играл с младшими богами?

Ирмарил засмеялся и от его смеха бутоны звездных цветов начали распускаться, а в мире смертных после затяжной зимы наступила теплая весна.

Иногда генерал, в последнее время, задумывался, сколько лет проходило в мире смертных за те мгновения, что боги проводили здесь, на Седьмом Небе и являлись ли эти мгновения… мгновениями или же, на самом деле, были все теми же годами, просто воспринимались чуть иначе.

— У потомка моего старшего сына, однажды, родится ребенок, который будет обладать половиной крови смертного.

Генерал уже второй раз едва не свалился со скамейки.

— Но это…

— Будет нашим с тобой особенным секретом, — перебил Ирмарил с улыбкой и без тени угрозы. Он всегда доверял генералу. Может потому, что с ним дружила его возлюбленная, а может еще по какой-то причине. — Этот ребенок… мы очень его ждем с Миристаль. Нет, ты не подумай, мы одинаково любим всех своих детей, но он… да, конечно, у него будут свои мать и отец, которые, надеюсь, окружат его заботой и теплом, но, мы с Миристаль, уже сейчас ждем его. Миристаль даже шутит, что она чувствует сейчас родство с беременными смертными. Представляешь? Я, если честно, нет. Интересно, этот ребенок, на кого он будет больше похож, на меня или Миристаль? А если ему будет нравится магия, то… сможем ли мы с ним её обсуждать? Иногда, конечно. На Вишневом Пиру. Я ведь не смогу ему рассказать, что он мой потомок. Закон этого не позволит. Он просто не сможет это понять и принять. Но… я буду знать. И этого достаточно, генерал. А еще знаешь что? Я буду очень рад, если ему, так же как и Миристаль, будут нравится цветы!

Ирмарил еще говорил, говорил и говорил, а генерал слушал и смотрел на отражение в пруду, где смертная девушка собирала цветы. Из года в год. Из века в век.

Затем Ирмарил замолчал. И, может быть, ушел. А может и не приходил вовсе.

В любом случае — генерал давно перестал видеть в этих двух крайностях какую-либо разницу.

Глава 1896

Хаджар потер виски.

— Да, точно, — произнес он. — Гроб чернее ночи и гвозди. Я слышал об этом несколько мифов.

Архад-Гален какое-то время сверлил собеседника недоверчивым взглядом, но затем лишь вновь развел руками и сдержано кивнул.

— И что в этой кузне поможет мне открыть гроб? — спросил Хаджар, сознание которого, как это обычно бывало после коротких вспышек головной боли, начало вновь проясняться.

Гном огляделся, попинал ногой (учитывая, что она проходила насквозь любых предметов, то выглядело это одновременно изрядно сюрреалистично и комично одновременно) осколки колонн и нескольких кузней, после чего плутовато сверкнул глазами с квадратными зарчками.

— Даже до того, Хаджар, как ты здесь разрушил добрую половину того, что мы с Хафотисом строили, все равно бы не нашлось ничего, что могло бы открыть гроб Ляо Феня.

Генерал в этот момент ощутил себя выброшенной на берег рыбой. Он молча открывал и закрывал рот, не зная, что ему сказать на этот счет.

— А ты чего ждал? — вроде как даже немного возмутился гном. — Что Архад-Гален построит гроб, чтобы удержать мудрейшего и умнейшего из богов, а потом оставит артефакт, который может всю эту работу свести на нет?

Звучало, конечно, логично, вот только…

— Вон там, — Хаджар указал на орлиный клюв, из которого шумел водопад, роняющий крупные, блестящие капли на замерших гиртайцев. — если прямой, без ловушек, если не считать ложный пол, проход, ведущий к лестнице, которую можно преодолеть при помощи простой веревки.

И генерал произнес это таким тоном, будто обвинял гнома в том, что тот зря намекал на отсутствие у Хаджара логики, учитывая, что во всем происходящем этой логики в целом не наблюдалось.

Но, что удивительно, в ответ на довольно открытые если не обвинения в лицемерии, то словесную пикировку, Архад-Гален только самодовольно засмеялся.

— Это ты так думаешь, — ответил он. — потому что ты был смертным. И довольно долго. И тебе кажется, что все это не стоит и капли твоего внимания, а теперь представь, что ты бессмертные или бог, демон, дух, да кто угодно, который если рождался смертным, то многие эпохи тому назад. А теперь у тебя, внезапно, забирают все твои