– Это ты, Тарасий? – услышал книжник тихий вопрос, донесенный ветром.

– Это я, Нестор.

– А, ты, – смутился Душило, быстро оборотясь. – Ну что там Девгеневич? – громко спросил, скрывая неловкость.

Книжник подробно пересказал разговор.

– Либо вправду боится, либо имеет иной замысел, – задумчиво подытожил храбр. – Как там в летописце сказано: греки говорили, обманывая русских, ибо греки лживы и до наших дней. Ну надо же, княжья грамота ему неубедительна. Сами лукавы, и своего же коварства пугаются. Так и знай – однажды они от собственной тени прыгнут в яму и заживо в ней погребутся.

– А что делать будем, Душило? Мне ведь в Тьмутаракань до зимы успеть надо. А то море не пустит.

– Порешаем как-нибудь это дело, – успокоил его дружинник. – За седмицу-другую сладим. Только чую я, неспроста наш Девгеневич в родню к князю набивается. Надо же, мертвец воскресший. Может, он и впрямь не настоящий? Может, не надо нам его?

– Поздно думать об этом. И князь далеко.

– Далеко, – согласился Душило. – В Переяславле его замысел как будто дельным казался. А здесь… Блазнится мне, что-то в нем неладно.

– Что же, напрасно сюда плыли? – огорчился Нестор.

Храбр резко мотнул поседелой головой без шапки.

– Не напрасно.

Он опять повернулся к морю, за которым теперь виднелась полоса земли, лежащей через залив.

– Нравится тебе в Корсуне, Нестор?

– Преславный и достохвальный град, – не раздумывая, ответил книжник. – Его камни хранят следы ног преподобного Кирилла, учителя и просветителя славян, шедшего через Корсунь спорить об истине с хазарами. А здешний воздух поныне помнит звуки имени апостола Андрея Первозванного, странствовавшего из Колхиды в земли будущей Руси. Правда, о самих корсунянах без улыбки говорить не могу. Давеча на торгу один гречин заплевал меня всего – так яро доказывал, что князь Владимир воевал Корсунь еще язычником, а крестился здесь. Они так свято верят в это, что и мой наставник, игумен Никон поверил им, а после написал о том в летописце…

– Да я не о том тебя спрашивал, – перебил Душило. Он вытянул руку вперед. – Там Русь. Там пути, труды, ловы и пиры. Больше всего на Руси путей. Она сама путь. И этот путь привел меня сюда. Думаешь, спроста? Помстилось мне нынче, будто это мой последний на Руси путь. Здесь тоже Русская земля, Нестор. Погоди, закрой пока рот, не сбивай... Тут везде вокруг – Русь. Там Корчев и Тьмутаракань. Там – Дунай. Еще старый князь Святослав сказывал, что на Дунае средина Руси. Только он маленько ошибся. Середина наша здесь. Бывает же середина сбоку, а, Нестор?

– Бывает, Душило. Святой Иерусалим – середина мира, а стоит на краю знаемой земли.

– Ну вот, – обрадовался храбр. – Нет, не напрасно мы сюда приплыли. Я тут… будто в родителев дом вернулся. Отцовы руки вспомнил. Матушкино тепло. Братьев, сестриц. Еще попа Тарасия. Помнишь, Тарасия Лихого Упыря? Мнится мне все, будто он где-то тут, неподалеку… Ты вот говоришь, князь Владимир не здесь крестился, а в Киеве. По мне, так все равно. Из Таврии на Русь Христос пришел. Здесь русская душа силой наполнилась. Да и дружина Владимира в Корсуне крещалась. Таврия для русских – святая земля. – Не дожидаясь ответа, храбр пошел к лестнице. – Старый я уже, Нестор. В языке все кости размягчились, не удерживается за зубами. На разговоры, видишь, потянуло… Разговор плести – веретеном трясти, ты уж извини.

– Душило, – взволнованно позвал Нестор. – А ведь это не Тарасий тебе мнится. Христос тебя зовет.

– Туда? – дружинник выставил палец в небо.

– Не знаю.

Душило кивнул.

– А с Девгеневичем решим. Намедни опять ходил с отроками и Глебом-половчином к шатрам степняков. Люди Урусобы согласились дать проводников до своих веж.

25

Улицы Корсуня длинные как весло трехпалубного греческого дромона, прямые как мачта. Скрещиваются ровно, будто проволоки в сите. Самая долгая улица города протянулась аж на версту – по ней идти, не сворачивая, умаешься. Греки любят такое градостроительство – без сучка и задоринки, без ямок и взгорков. Не так на Руси – что не яр, то гора, что не загиб, то загогулина. Русской душе не крюк и семь верст сходить киселя похлебать.

Однако для тайной слежки за нужным человеком улицы Корсуня – в самый раз. Особенно ночью, когда ни звука нельзя издать, а попасться на глаза – тем паче.

В каменной кишке улицы слышны были только шаги названного царевича Леона Диогеновича и его раба. В трех десятках саженей позади крались у стен Душило и отрок из отряда. Дальше за ними с беззвучной молитвой продирался сквозь тьму Нестор. На улицах справа и слева в том же направлении двигались еще четверо кметей. Когда грек поворачивал, группы преследователей лишь менялись местами, не выпуская его из клещей.

Три дня назад толмач Глеб, крещеный половчанин, принес от соплеменников нежданную весть. Ссыльный царевич сговорился через корсунского хазарина с людьми из орды хана Алтунопы. Они помогут ему бежать в степи. Уже и день назначен – точнее, ночь.

– Баба с возу, коню легче, – сказал Душило и стал готовить отроков для ночного дела.

Если бы Нестор не был монахом, он бы надорвал со смеху живот, глядя, как храбр отбирает самых бесшумных из отряда. Душило скинул с себя любимые сапоги огромного размера, с жесткой, подбитой гвоздями подошвой. Затем велел каждому по очереди влезать в них и ходить по брусчатому камню двора. Отроки, краснея от натуги, чтоб не потерять на ходу сапоги, топали как подкованные кони. Те, до кого еще не дошел черед, ржали просто как кони. Слепая кобылка, вращавшая во дворе тяжелые жернова, в испуге оседала на задние ноги. В конце концов Душило отобрал у отроков сапоги и показал, как надо двигаться. Прошелся туда-сюда мягкой рысьей походкой, не выбив из брусчатки ни звука. Пятеро выбранных кметей гордо осанились перед прочими.

Упершись в западную стену города, Леон Диогенович немного походил вдоль нее. Потом задрал голову и тихо посвистел. Ответа не было. Грек, слившись со стеной, стал незаметен. Душило, притаясь у ближайшего дома, слышал только, как бубнит его раб.

– Сколь ждать-то? – шепотом спросил отрок Ядрейка.

Храбр не ответил. Сколько надо, столько и ждать. Первейшая выучка воина – не сила и ловкость, а терпение. Торопливость делу всегда вредит.

Нестор притулился неподалеку. Монаху терпения надобно еще более, чем дружиннику.

Но ждать пришлось недолго. Названный царевич оборвал бубнеж раба, в тот же миг со стены послышалось змеиное шипение. Внизу началась возня. Опять залопотал по-гречески раб, а Леон Диогенович отвешивал ему зуботычины. Потом раб громко ойкнул и мешком осел на землю. Его хозяин стал карабкаться вверх по спущенной веревке.

Душило, толкнув Ядрейку, метнулся к стене.

– Слезай-ка, Девгеневич, поговорить надо.