— Это меня радует. Вы будете детективом, Брайан.

Холмс не понял, сказали ему комплимент или отчитали, и решил перейти к делу.

— Я кое-что узнал, — начал он.

— Я уже слышал, — ответил Ребус. — Сожалею, что испортил вам сюрприз, но я вечером заезжал в контору, и мне рассказали.

— Вчера вечером? Но ведь тело нашли только сегодня утром.

— Тело? Вы хотите сказать, что он мертв?

— Да. Самоубийство.

— Господи, бедная Джилл.

— Джилл?

— Джилл Темплер. Она встречалась с ним.

— Инспектор Темплер? — Холмс был потрясен. — А я думал, она живет с этим диск-жокеем.

Теперь ничего не понимал Ребус.

— Так речь не о нем?

— Да нет же. — Холмс облегченно вздохнул. Сюрприз оставался в силе.

— А о ком? — Ребус начинал волноваться. — Кто покончил с собой?

— Джеймс Карью.

— Карью?

— Да. Его нашли сегодня утром у него в квартире. Скорее всего, передозировка.

— Передозировка чего?

— Не знаю. Какие-то таблетки.

Ребус замер. И вспомнил взгляд Карью на вершине Колтон-хилла.

— Проклятье. А мне так надо было с ним поговорить!

— Я хотел еще…

— Что?

— Вы же не всерьез обещали спросить у него насчет квартиры для меня?

— Я не виделся с ним с тех пор.

— Я тогда просто пошутил, — объяснил Холмс, видя, что Ребус и впрямь отнесся к его просьбе серьезно. — Но вы хорошо его знали? Вы говорили, что обедали с ним, и я подумал…

— Он оставил записку?

— Я не знаю.

— Кто же знает?

Холмс на секунду задумался.

— Кажется, туда уже отправился инспектор Маккол.

— Поехали.

Ребус поднялся с кресла.

— А ваш кофе?

— К черту кофе. Мне нужно видеть Тони Маккола.

— Что вы говорили о Кэлуме Маккэлуме? — спросил Холмс, вставая.

— Значит, вы не в курсе?

Холмс покачал головой.

— Я расскажу вам по дороге.

Ребус схватил свой пиджак и достал ключи от двери. Холмса распирало от любопытства. Что с Кэлумом Маккэлумом? И что за идиотская манера дразнить собеседника!

* * *

Стоя в спальне Джеймса Карью, Ребус прочел его предсмертную записку. Хорошее перо, дорогая бумага с водяными знаками. Почерк изящный, но рука писавшего явно дрожала. В некоторых словах буквы нервно плясали, налезая друг на друга. «Ягуар» стоял на месте, в гараже. Квартира производила впечатление музея. Мебель в стиле модерн, современные картины, в запертых застекленных шкафах первые издания знаменитых авторов.

Квартира Вандерхайда, помноженная на кругленькую сумму, подумал Ребус, пройдясь по комнатам. Маккол протянул ему записку.

«Если мой грех велик, то столь же велики и мои страдания». Откуда это? Несколько вычурно для предсмертной записки. Видно, Карью написал несколько вариантов, пока не остался доволен текстом. Перебирал слова, добиваясь и эффектности стиля, и точности смысла. «Возможно, когда-нибудь вы узнаете правду». Для Ребуса, однако, правда представлялась не столь уж загадочной. Он не мог отделаться от ощущения, будто записка адресована ему лично, и Карью умышленно составил ее так, чтобы только он, Ребус, понимал ее смысл.

— Странное письмо, — сказал Маккол.

— Да, — согласился Ребус.

— Ты ведь недавно встречался с ним? Ты что-то говорил… Он выглядел нормальным? Не подавленным, не испуганным?

— С тех пор я видел его еще раз.

— Правда?

— Пару дней назад я проезжал ночью по Колтон-хиллу. Он был там. Сидел в своей новой машине.

— Ага, — кивнул Маккол. Что-то начинало проясняться.

Ребус вернул ему записку и подошел к кровати. Смятые простыни, на тумбочке три пустых пузырька из-под лекарств. На полу пустая коньячная бутылка.

— Стильно, — прокомментировал Маккол, убирая записку в карман. — До того он выпил еще пару бутылок вина.

— Да, я видел в гостиной. Лафит шестьдесят первого года. Такое пьют только по серьезным поводам.

— Куда уж серьезнее.

В комнату вошел кто-то еще, и оба они обернулись. После подъема по лестнице Фермер Уотсон тяжело дышал.

— Как это некстати, — проговорил он. — Один из главных спонсоров нашей кампании накладывает на себя руки — да еще каким способом! Передозировка таблеток! Что о нас будут говорить, а?

— Очень некстати, сэр, — ответил Ребус. — Вы совершенно правы.

— Черт знает что такое. — Уотсон ткнул пальцем в сторону Ребуса. — Поручаю это вам, Джон: чтобы ни одна газетная собака не вцепилась в этого несчастного — а заодно и в нас с вами — своими грязными зубами.

— Слушаюсь, сэр.

Уотсон взглянул на кровать.

— Такой преуспевающий человек. И с чего вдруг, скажите на милость? Такие хоромы… Да еще и дом на островах. Свое дело. Роскошная машина. Другим такое во сне не приснится, а?

— Да, сэр.

Уотсон еще раз посмотрел на пустую кровать и хлопнул Ребуса по плечу

— Я рассчитываю на вас, Джон.

— Да, сэр.

Маккол и Ребус проводили шефа до двери.

— Очень мило! — прошипел Маккол. — На меня он даже не соизволил взглянуть, как будто я пустое место.

— Благодари лучше своего ангела-хранителя, Тони. Я бы тоже не отказался стать невидимкой.

Оба улыбнулись.

— Ну, ты все посмотрел? — спросил Маккол.

— Еще пару минут, и я освобожу тебя от своего присутствия.

— Ты мне не мешаешь. Только один вопрос.

— Да?

— Что ты делал среди ночи на Колтон-хилле?

— Не спрашивай.

На пороге двери в гостиную Ребус обернулся и послал Макколу воздушный поцелуй.

* * *

Скрыть такую новость было, разумеется, невозможно. Радиостанции и газеты только выбирали, какое из событий выдвинуть на первый план: «Диск-жокей арестован за организацию подпольных собачьих боев» — или «Необъяснимое самоубийство крупнейшего торговца недвижимостью». Давний знакомец Ребуса репортер Джим Стивенс был бы в восторге, но Джим Стивенс переехал в Лондон (и женился, как говорили, на девице, годящейся ему в дочери).

Ребус был заинтригован таким поворотом дела. Эффектно ушедший из жизни Джеймс Карью не вызывал у него ни малейшей симпатии. В одном отношении, по крайней мере, Уотсон был прав: Карью имел все, что душе угодно, и Ребус не верил, будто он наложил на себя руки исключительно потому, что полицейский застал его на Колтон-хилле. Это обстоятельство, возможно, сыграло какую-то роль, но должны быть и другие причины. Может быть, он найдет нечто, наводящее на след, прямо здесь, в квартире, или в офисе «Боуэр Карью» на Джордж-стрит.