Библиотека Джеймса Карью впечатляла. Но переплеты дорогих, престижных изданий похрустывали в руках Ребуса, открытые в первый раз. Особое его внимание привлекли книги на верхней правой полке: Жан Женэ, Александр Трокки, несколько экземпляров «Мориса» Форстера и даже «Последний выход в Бруклин». Преимущественно гей-литература. Ничего криминального, разумеется, но место, которое занимали эти книги — отдельная, крайняя полка, — навело Ребуса на мысль, что их хозяин стыдился своих склонностей. Очень странно для нашего времени.

Кого он хотел обмануть? СПИД снова загнал гомосексуализм в темный угол, и, держа свою личную жизнь в тайне, Карью делал себя уязвимым для такого чувства, как стыд, — и, следовательно, для шантажа.

А шантаж, как известно, одна из самых распространенных причин самоубийства, когда попавший в тупик человек не находит другого выхода. Вот если бы найти какую-нибудь зацепку… Письмо, записку, хоть что-нибудь. Ребусу хотелось убедиться в том, что его интуиция чего-то стоит.

И он нашел.

В выдвижном ящике, конечно, запертом. Ключи Ребус обнаружил в кармане брюк Карью. Тот умер в пижаме; в ней его и увезли, а одежда осталась в спальне. Взяв ключи, Ребус вернулся в гостиную и подошел к изысканному антикварному бюро. На его рабочей поверхности умещался только лист формата А4 да оставалось чуть-чуть места положить руку. Прелестная, когда-то полезная вещь превратилась в украшение богатой квартиры. Ребус осторожно отпер ящик и достал из него переплетенную в кожу тетрадь-ежедневник, по странице на каждый день. Книгу для записей деловых встреч так не запирают. Значит — личный дневник. Ребус жадно раскрыл тетрадь, но страницы оказались почти пустыми. Лишь кое-где одна-две строчки карандашом.

Ребус выругался сквозь зубы.

Все же лучше, чем ничего, сказал он себе. На одной из страниц он прочел аккуратную запись тонким карандашом: «Джерри. 4 ч. дня». Просто встреча. Ребус нашел дату их ланча в «Эйри». Страница была пуста. Но отсутствие записи сказало Ребусу главное: дневник предназначался только для пометок о неделовых свиданиях. Их было немного. Ребус не сомневался, что офисный ежедневник Карью переполнен. А этот— совсем иного рода.

«Линдси, 6.30».

«Маркс, 11 утра». Рано. И что имеется в виду? Человек по фамилии Маркс или магазин «Маркс и Спенсер»?.. Имена Джерри и Линдси могли принадлежать как мужчинам, так и женщинам. Ему нужен был какой-нибудь адрес, номер телефона.

Он перевернул еще одну страницу. И прочел — перечел — то, что было на ней написано. Он провел пальцем под строкой:

«Хайд, 10 вечера».

Хайд. Что Ронни говорил Трейси перед смертью? «Прячься, он за мной придет»? Или «Хайд, он за мной придет»? Проститутка Джеймс сообщил ему, что имя пишется именно так, как значилось у Карью в дневнике: Hyde.

Ребус шумно выдохнул. Как бы загадочно ни выглядела эта запись — связь существовала. Связь между Ронни и Джеймсом Карью. Что-то большее, чем короткая встреча на Колтон-хилле. Имя. Название. Он быстро пролистал вперед и назад и нашел еще три упоминания о Хайде. Время каждый раз позднее (когда начинается ночная жизнь на Колтон-хилле), каждый раз в пятницу. Иногда вторая, иногда третья пятница месяца. Четыре записи за полгода.

— Что-нибудь откопал? — Маккол заглянул Ребусу через плечо.

— Да, — ответил он. И сразу передумал. — То есть нет, на самом деле — просто ежедневник, но покойник был не горазд писать.

Маккол кивнул и отошел. Его больше интересовала стереосистема.

— Зато в технике он разбирался. Ты знаешь, сколько стоит проигрыватель «Линн», Джон? Несколько сотен. Не просто штука напоказ, а штука, которая умеет делать дело.

— Почти как мы с тобой, — отозвался Ребус.

Его так и подмывало сунуть кожаную книжицу в карман брюк. Однако, во-первых, это было против правил, а во-вторых — зачем, собственно? Но Тони Маккол, как нарочно, продолжал стоять к нему спиной. Нет, он не сделает этого. Он бросил дневник обратно в ящик, со стуком задвинул его, запер и протянул ключи Макколу. Тот не мог оторваться от «хай-фая».

— Спасибо, Джон. До чего же славная игрушка…

— Я не знал, что ты интересуешься музыкой.

— Да что ты, с детства. Мой проигрыватель после свадьбы пришлось продать. Слишком много шума. — Он выпрямился. — Как ты думаешь, мы найдем тут какие-нибудь ответы?

Ребус покачал головой.

— Думаю, все, что он знал, он держал в голове. Очень скрытный человек. Наверное, все ответы он унес в могилу.

— Ну что ж, тем проще для нас.

— Проще не бывает, — ответил Ребус.

* * *

Как это сказал старик Вандерхайд? «Кто-то хотел замутить воду»? Ребуса не оставляло ощущение, что ключ ко всем головоломкам был один-единственный, причем какой-то очень простой. Его сбивали с толку возникающие в этом деле побочные линии. «Неужели я делаю из мух слонов — а потом принимаю одного слона за другого?» — спрашивал он себя. Хорошо, пусть так. Главное для него — добраться до дна реки, мутной или прозрачной, и поднять со дна драгоценную жемчужину правды.

Он понимал также, что важнее всего распутать те разноцветные ниточки, которые он, вероятно совершенно напрасно, пытался сплести в единый узор. Теперь надо было размотать их и смотреть, куда ведет каждая в отдельности.

Ронни совершил самоубийство. Карью также. Это объединяло их, так же как некий Хайд. Может, он был клиентом Карью? Собирался купить или купил недвижимость на деньги, вырученные от продажи наркотиков? Это объяснило бы его связь с ними обоими. Хайд, конечно, не настоящая фамилия. Сколько Хайдов в эдинбургской телефонной книге? Скорее прозвище или псевдоним. В самом деле, мужчины-проститутки обычно пользуются вымышленными именами. Хайд. Джекил и Хайд. Еще одно совпадение: в день, когда к нему явилась Трейси, Ребус читал именно эту книгу. Искать еще и Джекила? Джекил: врач, уважаемый человек, — и Хайд, его черное ночное alter ego. Он вспомнил темные фигурки, мелькавшие у ворот Колтон-хилла… Нет, слишком примитивно.

Он поставил машину на единственное остававшееся свободным место у участка на Грейт-Лондон-роуд и поднялся по знакомым ступенькам. Почему с годами ступени кажутся выше? А еще он мог бы поклясться, что когда он начинал здесь служить, их было больше. Шесть лет назад? Не так уж много по сравнению с целой жизнью. Так почему же он чувствует себя Сизифом?

— Привет, Джек, — бросил он, как всегда, дежурному сержанту, но привычного кивка не последовало.

Джек никогда не отличался чрезмерной улыбчивостью, но в недостатке воспитания уличен не был. Более того, его кивок мог виртуозно выразить любую эмоцию — от восхищения до презрения.

Очень и очень странно.

Ребус решил не обращать внимания на эту невежливость и поднялся наверх. Навстречу ему по коридору, оживленно болтая, шли двое констеблей; поровнявшись с ним, они вдруг замолчали. Ребус почувствовал, как у него краснеют щеки, но решил, что либо забыл застегнуть ширинку, либо испачкал чем-нибудь нос.