Они звонко лаяли. Они улыбались.

– Вы – мои друзья, верно? Мы будем встречаться каждый день, правда?

Они помахивали хвостами. Они скулили.

– А теперь – призовая кость!

Мальчишки задрожали мелкой дрожью.

– Призовая кость!

Он зашвырнул палку на десять миллионов миль. Мальчишки бросились за ней, и он подумал, не важно, может, это взрослые собаки, может, у них уже есть щенки, все равно все собаки – мальчишки, никакой другой зверь на свете так не похож на меня, на папу, на деда! И вдруг он сорвался с места и с тявканьем, с лаем побежал вслед за всеми, громко шлепая ногами по земле, перепрыгивая через мокрые пни, и вот уже вся стая, все десять, с воем мчится в неведомые дали.

Под деревянной железнодорожной эстакадой они застыли. Над ними, сверкая, как стальной бог в гневе своем, пронесся поезд, дальше, дальше, и исчез, мерцая вдали. Его голос долго еще отдавался сладким шумом у них в костях. Потом они стояли на опустевших путях, разглядывая черные лужицы расплавившейся от полуденного жара смолы. Глаза их были полны света. Его летние друзья показывали друг другу свои розовые языки, висящие свободно, как распущенные галстуки.

Они услышали странный гул, похожий на жужжание огромного пчелиного роя, и увидели прямо над собой огромную опору линии электропередач, голубоватые провода которой уходили далеко на юг и на север.

Уилл взобрался на основание вышки и посмотрел вниз.

Ребята исчезли.

– Эгей! – крикнул он.

Мальчишки откликнулись:

– Гав!

Они купались в прохладной тени огромного, лениво шелестевшего листвой дерева. Прячась в зеленой тени, ползли они, широко раскинув ноги и прижимаясь животом к земле, поливая друг друга очередями заливистого лая из своих глоток-автоматов.

– Хватит! – крикнул Уилл.

Мальчишки выбрались из озера тени, подбежали к телеграфному столбу и оросили его желтым, отсалютовав ногами, после чего помчались, продолжая салютовать всю дорогу, к настоящему озеру. Там они долго плавали, молча плавали по-собачьи.

Какая-то тайна была разлита на этом берегу в шепоте волн, в цвете неба, в которое они всматривались, обсыхая на раскаленном песке.

И Уилл понял, что это самое лучшее лето в его жизни. Подобное просто не могло повториться. Для этих его летних друзей – да, и следующее лето, и еще одно будут точно такими же, так же будут они валяться здесь на песке, и вода будет такой же прохладной, а солнце таким же жарким. Но он, Уилл, станет через год старше и обзаведется, наверное, настоящими друзьями, которые удержат его, отвлекут от этого блаженного ничегонеделанья, бесцельного, безоблачного времени, без начала и конца, на этом пустынном берегу с этими необученными и без слов принимающими его друзьями. Эти мальчишки, эти вечные мальчишки, вечно будут бежать по краю земли, пока земля вертится. Но себя, бегущего вместе с ними, он не видел по крайней мере дальше чем послезавтра.

Наконец Уилли встал. И пока его команда салютовала деревьям, он, подражая приятелям во всех отношениях, написал желтым на песке свое имя. Не повезло девчонкам, подумал он, старательно выводя завитушки букв.

Мальчишки залаяли и набросали причудливыми узорами песок на влажный автограф. Затем, гордые своими успехами в области каллиграфии, все вместе понеслись к городу. К тому времени, когда они оказались возле его дома, солнце уже начинало клониться к горизонту. Он поднялся на крыльцо и сказал, обращаясь к стоявшим на лужайке своим независимым спутникам, этим бродягам:

– Это мой дом, видите? Завтра поиграем снова!

Уилл стоял в дверях, на душе было тепло. В одной руке он держал легкие туфли, другой рукой он мог бы удержать всю свою жизнь, чувствовал он, она была тоже легкой, он бы не вывихнул руку и даже не оттянул бы пальцев. Он знал, что от него пахнет псиной. Но от них пахло мальчишками.

– Пока! До завтра!

Собачья стая дружно залаяла и бросилась в погоню за воображаемым кроликом.

– Завтра! – крикнул он им вслед.

И послезавтра, и еще день.

Он видел их улыбки, щедрые, как лето, светящиеся в тени деревьев.

Наконец, удерживая на собственном лице улыбку так же легко, как он удерживал в одной руке туфли, а в другой – всю жизнь, он пробрался в самом счастливом настроении в темную холодную кладовку со съестным и, пробуя то одно, то другое, не дал счастью угаснуть.

Поздно за полночь старик вышел из дома с фонариком в руках и спросил у мальчишек, что их так развеселило. Мальчишки, не отвечая, продолжали кататься по кучам опавшей листвы.

Старик вернулся в дом и устало опустился на стул. Часы показывали три. Он видел свои бледные трясущиеся руки. Тело его состояло из сплошных углов. Из зеркала над каминной полкой смотрело на него лицо, больше похожее на след, оставляемый дыханием на стекле.

С улицы вновь послышался смех игравших с опавшими листьями детей.

Он выключил фонарь и теперь сидел в темноте. Какое ему дело до этих мальчишек – пусть себе играют. Конечно же, три часа ночи не самое лучшее время для игр, но тут уж ничего не поделаешь. Старика стало познабливать.

Он услышал, как в дверном замке повернулся ключ, и поспешил подняться со стула, чтобы увидеть, кто же пожаловал в его дом. Дверь отворилась, и на пороге появились молодые мужчина и женщина, которые держались за руки и нежно смотрели друг на друга.

– Что вам нужно в моем доме?! – возмутился старик.

– Что вы делаете в нашем доме? – раздалось в ответ. – А ну-ка прочь отсюда!

Молодой человек схватил старика под локоть, обыскал – не стащил ли тот чего – и, вытолкав за порог, запер за ним дверь.

– Это мой дом! Вы не имеете права выгонять меня на улицу!

Устав стучать в дверь, старик отступил назад и увидел залитые теплым светом окна второго этажа. Вскоре за окном появилась чья-то тень, и свет тут же погас. Старик дошел до конца улицы и вернулся назад. Мальчишки продолжали кататься по заиндевевшим от утреннего холода листьям, не обращая на него ни малейшего внимания.

Он недвижно стоял перед домом, глядя, как в его окнах то загораются, то гаснут огни, и так несколько тысяч раз, он считал.

К дому подбежал мальчик лет четырнадцати с футбольным мячом в руках. Открыв без ключа дверь, он вошел в дом. Дверь снова закрылась.

Через полчаса, когда уже подул утренний ветерок, возле дома остановился автомобиль. Вышедшая из него полная женщина, ведя за руку маленького мальчика, которому было никак не больше трех лет, направилась по мокрой от росы лужайке к дому. Заметив старика, она спросила:

– Это вы, господин Терл?

– Да, – ответил старик машинально, ему почему-то не хотелось испугать ее.