Хотя ни у кого из них не было в карманах валюты, имевшей хождение в Пятом Доминионе, Юдит быстро удалось уговорить одного из парочки зашедших на почту парней отвезти их в Лондон, пообещав солидное вознаграждение. По дороге буря усилилась, но Миляга опустил заднее боковое стекло и уставился на проносящуюся мимо панораму Англии, которой он не видел вот уже полгода, — совершенно не возражая против того, чтобы дождь снова вымочил его с головы до ног. Тем временем Юдит приходилось выслушивать монолог водителя. У того было что-то не в порядке с нёбом, и каждое третье слово разобрать было практически невозможно, но суть его речи была ясна: его мнение разделяют все знатоки погоды, которых он знает, а ведь эти парни живут на земле и умеют предсказывать наводнения и засухи получше разных заумных синоптиков, так вот, все они сходятся на одном — страну ожидает ужасное лето.

— Либо мы изжаримся, либо утонем, — сообщил он пророческим тоном.

Конечно, ей уже приходилось слышать подобные речи — погода была наваждением всех англичан, но после возвращения из разрушенного Изорддеррекса, над которым всходил горящий глаз кометы, апокалиптические бредни юнца звучали тревожно. Он словно хотел, чтобы невиданная катастрофа обрушилась на этот мир, ни на секунду не отдавая себе отчет, к чему это может привести.

Когда ему наскучила роль пророка, он принялся задавать ей вопросы о том, куда и откуда направлялись она и ее друг, когда их застигла буря. Она не видела никаких причин, которые мешали ей сказать правду, что она и сделала, объяснив, что они были в поместье. Такой ответ притч: ей то, чего она не могла добиться сорока пятью минутами деланного безразличия, — парень замолчал. Он злобно посмотрел на нее через зеркальце, а потом включил радио, тем самым доказывая, что одного только упоминания о роде Годольфинов достаточно, чтобы заставить замолчать даже провозвестника Апокалипсиса. До предместий Лондона разговор не возобновлялся, за исключением тех моментов, когда юнец спрашивал дорогу.

— Тебя высадить у мастерской? — спросила она у Миляги.

Он долго не отвечал, но в конце концов сказал, что, пожалуй, туда он и отправится. Юдит объявила водителю, как ехать, а потом обернулась и вновь посмотрела на Милягу. Он по-прежнему сидел, уставившись в окно, а дождь так забрызгал его лоб и щеки, словно на лице у него выступил пот, и капли свисали с носа, подбородка и ресниц. Едва заметная улыбка пряталась в уголках его рта. Увидев его таким, застигнутым врасплох ее неожиданным взглядом, она почти пожалела о том, что отвергла его попытки примирения в поместье. Именно это лицо, в чем бы ни был повинен скрывающийся за ним мозг, возникло перед ней, когда она спала в постели Кезуар, — лицо любовника ее сна, чьи воображаемые ласки исторгли из ее уст такие громкие крики, что ее сестра услышала их через две комнаты. Разумеется, им никогда уже не стать теми любовниками, чей роман начался в роскошном особняке двести лет назад. Но общее прошлое наложило на них отпечаток, который им еще предстояло в себе открыть, а после того как эти открытия свершатся, возможно, они смогут воплотить в реальность все то, что ей приснилось в постели Кезуар.

Ливень обогнал их по дороге к городу, низринул на него потоки и двинулся дальше, так что когда они достигли предместий, голубое небо обещало теплый, искрящийся вечер. Как и прежде, улицы были забиты пробками, и последние три мили пути заняли у них почти столько же времени, сколько и предыдущие тридцать. К тому времени, когда они добрались до мастерской Миляги, водитель, привыкший к тихим проселочным дорогам вокруг поместья, уже раскаялся в своем начинании и несколько раз нарушил молчание, чтобы разразиться проклятиями по поводу лондонского движения и предупредить пассажиров, что за все несчастья он потребует еще более значительное вознаграждение.

Юдит вышла из машины вместе с Милягой и перед дверью — за пределами слышимости водителя — спросила, не найдется ли у него дома достаточно денег, чтобы заплатить водителю. А ей лучше взять такси, чтобы избавиться от необходимости провести еще какое-то время в его обществе. Миляга ответил, что если в мастерской и найдутся деньги, то на подобную пересадку их явно будет недостаточно.

— Тогда, похоже, он послан мне судьбой, — сказала Юдит. — Ну да ладно. Хочешь, я поднимусь вместе с тобой? У тебя есть ключ?

— Внизу наверняка кто-нибудь будет, — сказал он. — У них есть запасной.

— Ну, стало быть, до свидания. — После всего, что произошло, это банальное прощание было как ушат холодной воды. — Я позвоню тебе, когда мы выспимся.

— Телефон, наверное, отключили.

— Тогда позвони мне из автомата, ладно? Я буду дома, а не у Оскара.

На этом разговор мог бы и закончиться, если бы не его ответ.

— Если ты собираешься уйти от него из-за меня, то не стоит, — сказал он.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Просто, что у тебя свои романы… — не договорил он.

— А у тебя свои? Так, что ли?

— Не совсем.

— Что значит не совсем.

— Я хочу сказать, это не совсем то, что ты думаешь. — Он покачал головой. — Ну да ладно. Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

— Нет, — твердо сказала Юдит и взяла его за руку, не давая повернуться и уйти. — Мы поговорим об этом сейчас.

Миляга устало вздохнул.

— Пойми, это не имеет никакого значения, — ответил он.

— Раз так, то просто скажи, и все.

Он заколебался.

— Я женился, — сказал он наконец.

— Да что ты! — ответила она с деланной легкостью. — И кто же эта счастливица? Не та девчонка, о которой ты рассказывал?

— Хуззах? Господи Боже мой, нет конечно!

Он замолчал, печально нахмурившись.

— Давай, — сказала она. — Признавайся.

— Я женился на Пай-о-па.

Первым ее желанием было расхохотаться — уж слишком абсурдной была сама мысль о такой возможности, — но прежде чем смех сорвался с ее уст, она заметила хмурое выражение его лица, и веселость уступила место отвращению. Он не шутил. Он действительно женился на наемном убийце, на бесполой твари, которая принимает любой облик по желанию своего возлюбленного. И почему, собственно, это так поразило ее? Разве, когда Оскар рассказывал ей о мистифах, не сама она заметила, что это очень напоминает представление Миляги о рае?

— Впечатляющая новость, — сказала она.

— Рано или поздно мне все равно пришлось бы тебе об этом рассказать.

Теперь она позволила себе рассмеяться — тихо и горько.

— А там ты почти заставил меня поверить, что между нами что-то есть.

— Это потому, что между нами что-то было. И что-то будет всегда.

— А какое тебе теперь до этого дело?

— Я должен помнить о том, кем я был в прошлом. О чем я мечтал.