Голицын, Щербинин и весь оставшийся отряд, не раздумывая, выполнили приказ Николая Гумилева. Это очень важно, когда в безнадежной, казалось бы, ситуации кто-то берет на себя ответственность и отдает приказ.

Австрийцы, охранявшие дрезину, порскнули от набегавших пластунов, как мыши от кота.

Последним на открытую платформу дрезины запрыгнул Николай Гумилев.

– Отстреливайтесь! – заорал он, задыхаясь. – Продержитесь хоть минуту, мне надо разобраться с управлением и запустить мотор! Молитесь, чтобы горючее было заправлено!

«Он что, и с этой машинкой знаком? – думал поручик Голицын, высаживая пулю за пулей из двух стволов в приближающихся австрийцев. – Да-а, ни фигушеньки себе, поэт… Юноша бледный со взором горящим… Побольше бы в армии таких поэтов, глядишь, да-авно бы в Берлине были. Здорово мне с Гумилевым повезло. Впрочем, и Щербинин офицер отличный».

За минуту Николай Степанович справился: дрезина задрожала мелкой дрожью, фыркнула густым бензиновым выхлопом и неожиданно быстро покатилась вперед, подскакивая на рельсовых стыках. Преследователи начали отставать. Да и не очень-то, откровенно говоря, австрийцы старались догнать дрезину. Так вот, поторопишься – и попадешь аккурат на тот свет с русской пулей между глаз вместо билета.

– Стрелку! Стрелку проскакивай, пока они закрыть не догадались! – теперь кричал уже Голицын. – И под семафор, дуй по той же колее, что и бронепоезд! Давай, Коля, выручай, догоняй поганца Хейзингера, мать его сучью, дышлом крещенную!

Впервые за время знакомства Голицын обратился к Гумилеву на «ты». Без брудершафта обошлось, обстановочка брудершафтам не способствовала…

Они проскочили стрелку и семафор. Дрезину не преследовали, желающих не нашлось. Складывалось впечатление: австрийцы до смерти рады, что рехнувшаяся орава русских головорезов убралась со станции восвояси.

Но что дальше? Железнодорожная дрезина – не автомобиль, сворачивать не умеет, дует по прямой, куда рельсы проложены.

Захват дрезины занял совсем немного времени, минуты! Бронепоезд не успел оторваться, и теперь «моторизованный» отряд Голицына сел ему на хвост. Расчет был прежний: ошеломить противника нестандартным до наглости решением, ведь Хейзингеру вряд ли могло прийти в голову, что после двух неудачных нападений русские диверсанты собираются предпринять третью попытку и кинутся за ним в погоню.

Ведь это все равно что пиратской фелюге гнаться за стопушечным фрегатом и атаковать его. Но подобные безумные абордажи порой удавались!

Пока что дрезина держалась в пределах версты сзади. На таком расстоянии с бронепоезда трудно будет различить, кто это несется вслед за ним по рельсовому пути. Никто просто не обратит на маленькое пятнышко внимания. До поры до времени…

Машины паровозов бронепоезда несравненно мощнее слабосильного бензинового движка дрезины, где если «лошадок» сорок наберется – уже хорошо. Но дрезина несравненно же легче! Получается так на так.

– Когда стемнеет, я сделаю рывок и приближусь к ним вплотную, – сказал Гумилев, стоявший у рычагов управления, обращаясь сразу ко всему отряду. – Лишь бы хватило горючего! Ничего, на постоянной скорости мотор жрет бензин весьма умеренно… И вот когда я пристыкуюсь к буферам последнего вагона…

Он умолк, не окончив фразу. Все и так было ясно. Но его слова тут же подхватил Сергей Голицын:

– Друзья, дела у нас пока что шли неважно. Плохо шли, чего уж там, хоть на станции мы наложили австриякам по первое число. Но, как бы плохо ни шли дела, мы не должны допустить, чтобы они шли по-дурацки! Мы не должны позволить, чтобы этот шайтаний хвост, что трусливо удрал от нас, совершил свое черное дело! – Сергей специально помянул шайтаний хвост, зная, что такое оскорбление врага горцам придется по душе. – Видите, нам улыбнулась судьба, мы храбро и упорно догоняем негодяя. И, когда догоним, я верю: вы не подведете! Мы свернем сукина сына в бараний рог, мы утопим его в том дерьме, которым он хочет заразить нашу чистую воду! – Сергей и не предполагал, что почти дословно повторил пожелание генерала Каледина, которое тот высказал в недавнем разговоре с Брусиловым.

Голицын был отличным интуитивным психологом: в ответ раздался грозный и восторженный рев. Сознательная порча питьевой воды, загаживание источников – это, с точки зрения кавказца, смертный, непрощаемый грех. С мерзавцем, решившимся на такое, следует обойтись самым суровым образом, не пожалев для этого ни времени, ни сил. Поручик Голицын хотел, чтобы его джигиты увидели в Рудольфе Хейзингере своего кровного врага. И Голицын этого добился!

Стоявший у рычагов дрезины Гумилев довольно и хищно улыбался, услышав этот рев. К Николаю Степановичу вновь пришла победная уверенность в удаче, счастливая звезда, сопровождавшая его в диких джунглях Нигера, песках безжалостной Сахары, в самых ожесточенных боях.

Такой же душевный подъем и железную уверенность в удаче переживал сейчас и сам Голицын.

Щербинин же выглядел, как обычно, замкнуто и отчужденно. Только глаза его сузились, а ноздри, наоборот, расширились. Подбородок поднялся, губы на изуродованном лице сжались в тонкую полоску. Видно было, что, попадись Рудольф Хейзингер в руки своему бывшему коллеге и ученику, мало господину полковнику не покажется.

– Вай, камандыр, зачем падлеца-мирзавца собакиным щенком называишь? – неодобрительно спросил поручика подошедший поближе Ибрагим Юсташев. – Так только харошего человека называй!

Сергей не выдержал и рассмеялся. Ну конечно, для пастушеских горских народов собака – первый друг, и «сукин сын» – для них не оскорбление, а как бы не похвала.

– Понял, Ибрагим-оглы. Шакалий он сын! Только не подведите, джигиты, притащите мне его за шкирку!

– Шакалий? Другое дело… Не падведем, притащим!

…Гонка за бронепоездом продолжалась четвертый час, и горючего в баке дрезины оставалось на донышке. Уже заметно стемнело, на галицийском небосклоне робко загорались первые звезды. Пора было начинать настигающий рывок!..

До моста через речку Серет, к которому уже почти сутки стремился полковник Хейзингер, оставалось около пятнадцати часов хода. Там, наконец-то, можно будет опорожнить цистерну, после чего с чувством выполненного долга возвращаться в Лемберг.

Ни Хейзингер, ни комендант Ванчура, находящиеся в середине состава, в штабном вагоне, преследующей бронепоезд дрезины не заметили. А рядовые босняки из поездной обслуги если и заметили, то не обратили внимания и не посчитали нужным доложить о ней начальству. Все поголовно босняки были очень злы на полковника за его наплевательское отношение к их товарищам и единоверцам. Да и эпизод с санитарным «Хорьхом» босняки превосходно разглядели, что популярности немецкому полковнику никак не прибавило.

Впереди начинался крутой спуск с поворотом, и бронепоезд стал притормаживать. Это заметил Гумилев.

– Пора, Сергей? – спросил он, тоже впервые обращаясь к Голицыну просто по имени.