– За складом деревья, – заорал чернявый, верткий как обезьяна начальник обеспечения. – Пилим, на «утюг» забираем. Веселей, товарищи.

Внезапно захлопали выстрелы. Пашка, в обнимку с кувалдой, нырнул за угол приземистого склада. Вокруг попадали бойцы, матерясь, щелкали затворами. Огонь по красноармейцам вели с чердака двухэтажного наполовину выгоревшего дома. Когда-то там располагалось управление участком Харьково-Николаевской железной дороги. Били с чердака беспорядочно, хлопали несколько винтовок, пухал револьверчик. В ответ с водокачки уже затарахтел пулемет. Десяток бойцов, пригибаясь, кинулись в обход.

Кончилось все быстро. Команда «Троцкого», ругаясь, принялась валить оставшиеся деревья. На бронепоезде оказался один раненый, да убило сигнальщика. Парнишку-сигнальщика Пашка знал – на одной бронеплощадке числились. Энергично вжикали пилы, Пашка таскал яблоневые колоды. На пятачке у вокзала бойцы под командой вездесущего Степана копали могилу. Из выгоревшего здания злые красноармейцы выгнали нескольких пленных.

Когда Пашка умывался, толкаясь под бурной струей у водокачки, раздалась команда строиться всему личному составу. С бронеплощадки спускались представители белых, сполз мрачный генерал. Пашка увидел на платформе командиршу и, вытираясь рубашкой, поспешил к своим.

Стоять в строю плечом к плечу с невысокой Виткой было странно. Пашка уже и забыл, когда в строю-то стоял. Вообще-то, абсолютно не соскучился по этому делу. Бойцы в две шеренги вытянулись вдоль вагонов. Отдельным коротким строем на правом фланге стояли беляки. От станционного здания подошел комиссар Хван. За ним вели троих пленных.

– Еще одного на чердаке хлопнули, – вполголоса сказал чекист, стоящий рядом с Катей.

– Товарищи! – голос у комиссара был глуховатый, но разносился над станцией, точно Хван говорил в рупор. – Наш героический «Борец за свободу товарищ Троцкий» следует с ответственным заданием. Имеется приказ командования о перемирии. Имеется договоренность. Имеется ненарушимое понимание серьезности обстановки. Наиболее сознательная часть граждан перемирие безоговорочно приветствует. Имеются достижения на дипломатическом фронте. Даже анархистски настроенные отряды относятся к договоренности с пониманием. Но есть и гады, что предательски стреляют нам в спину. Нагло игнорируют волю трудового народа. И на приказы белого командования, под влиянием международных обстоятельств пошедшего на переговоры с Советской властью, эти выродки тоже высокомерно плюют. Я так понимаю – как ни крути, выходит, кругом одни предатели и бандиты.

Трое «предателей и бандитов» стояли перед строем. Старшему вряд ли исполнилось семнадцать. Чумазые от гари мальчишки. У двоих на рукавах сползшие трехцветные повязки. Сочувствующие Белому движению, значит. Эх, дурачки.

– Бойца мы потеряли, товарищи, – глуховато продолжал Хван. – Пал наш дорогой товарищ Жатьков не в горячем бою, а от трусливой пули в спину. Похороним мы героя с честью и помнить будем. А этих щенков бешеных – по всей революционной строгости, и чтобы следа от них на земле не осталось…

– Господин комиссар, – из короткой шеренги офицеров вышел генерал Хомов. – На этих людях опознавательные знаки Белого движения. Следовательно, по договоренности они должны быть обезоружены и переданы представителям ВСЮР. Я готов их взять под арест под свою ответственность…

– Хрена там, ваше превосходительство, – нагнув крупную голову, отчетливо сказал Хван. – По договору мы вам военнопленных передаем и беженцев. А те, кто стрельбу продолжает, под договоренность не попадают. Согласно параграфу второму, пункту первому, – к ним по всей строгости военного времени. Что и будет непреложно выполнено…

– Комиссар, – рядом с генералом встал высокий штабс-капитан. – Мальчишки они. Про перемирие ничего не знали. Передайте их нам, мы разберемся.

Хван кивнул, шагнул назад, ткнул коротким пальцем в грудь старшему мальчишке:

– Про перемирие слыхал?

– Мы его не признаем, – ломким голосом выкрикнул пленный. – До последней капли крови сражаться будем. До корня вас, быдло, уничтожим. А вам, господа, стыдно. Предательство это, господа!

– Вот сопля дурная, – прошептал пулеметчик за спиной Пашки. – Сам к стенке лезет.

Комиссар Хван повернулся к строю.

– Товарищи! Именем революции провокаторы приговариваются к высшей мере социальной ответственности. Приговор приказываю привести в исполнение немедленно.

– Комиссар! – генерал Хомов шагнул вперед, за ним не слишком слаженно, но единодушно шагнули офицеры. – Вы срываете договоренность. Мы категорически протестуем! Из-за трех малолетних глупцов вы рискуете…

– Согласен – дурни они сопливые, – комиссар яростно ткнул растопыренными пальцами в сторону отшатнувшихся пленных. – А там хлопец лежит. Честный, геройский, ему жить бы да жить. Мы революцию в спину расстреливать не дадим. Пяться на место, генерал. Разговор окончен. Что вы белорыцари без страха и упрека, я слыхал. Только сейчас под руку не лезьте.

С бронеплощадки отчетливо звякнули нацелившиеся на кучку офицеров пулеметы.

– Вы ответите, Хван, – сухо сказал генерал.

Комиссар кивнул и повернулся к строю:

– Добровольцы есть?

Из строя шагнули десятка два красноармейцев. Пашка видел Степана в кожанке, с неуклюжим «Шошем» за плечом.

Комиссар прошел вдоль строя. Пашка боком ощутил, как подобралась командирша, нет, не шевельнулась, но тело ее, гибкое и легкое, мгновенно перешло из расслабленной настороженности к напряжению скрытой стальной пружины, задень – разогнется, отшвырнет в долю секунды. Пашка с тоской подумал, что собственные, куда более рельефные мускулы, и в жизни до такой степени не натренировать. Для того нужно не гири качать, а настоящим котом-тигром родиться.

Рукоять кувалды, стоящей рядом с сапогом, Пашка придержал кончиками пальцев, потому как дернулось плечо прапорщика. Простой он парень – не мозгом, а твердым лбом думает, к тяжелой железке тянется. Витка вздохнула. Качнулся, но ничего не сказал чекист рядом с ней.

Глаза у комиссара были воспаленные, красные:

– Ну, товарищ Мезина? Дело не женское. Хлопцам своим прикажи. А то сидите, ни рыба ни мясо. И закроем вопрос.

– Никак нет, товарищ комиссар, – тихо и четко сказала Катя. – Группу засветите. Нам высовываться не положено. Будьте добры ответа из Москвы дождаться.

– Не дури, Катерина, – устало сказал Хван. – Не кисейная барышня отговорками отговариваться. Здесь я командую. Ну-ка, хлопцы, выходите.

– Не дам группу, – мягко сказала Катя. – Приказ из центра будет, тогда и командуйте. И кончайте цирк, Иван Денисович. Видали мы уже такое.

Хван кивнул. Не отводя взгляда от безучастного как маска лица девушки, бросил чекисту:

– Под замок их, Борис. Парашу поставьте, и пусть сидят. Башкой отвечаешь.

– Что ж ты, Катерина? – сказал чекист, подсаживая путающуюся в платье Витку. – Нашла время кобениться. Юнкеров один черт в расход отправят. Твои-то хлопцы на чистоплюев не похожи. Рассчитались бы за парнишку, и совесть бы не мучила.