«Наверное, Гено не видит этого, иначе он бы не посмел… Господи, в чьей мы машине?» Она выглянула в окно. В овраге, у ручья, вытянув к дороге длинную шею, стоял большой гусак…

«Ехал бы уж побыстрей! — с досадой подумала Мака. — Да куда ему — глаза в разные стороны глядят…»

— Гено! — Она осторожно обернулась к мужу. — Ты сегодня же должен вернуться? — Гено не любил задерживаться у ее родных.

— Там видно будет! — не глядя на нее, ответил Гено.

— Да… смотря… как отец.

— Сейчас не время говорить о возвращении, мы еще не приехали.

— И то верно, — вздохнула Мака, по молчание брата и сидящего за рулем мужчины, — когда ни тот, ни другой явно не были созданы для молчания, покоя и тишины, — опять заставило ее заговорить. — Знаешь, почему я спросила?

Гено покачал головой.

— Боюсь, как бы Гоча не раскапризничался.

— Посмотрим… — повторил Гено, тем самым давая понять, что незачем при посторонних говорить о подобных чувствах. Но Мака и сама сознавала это. Больше того: она заговорила о доме и о сыне именно потому, что сейчас было не время и не место, и она хотела, чтобы Гено понял ее, и Гено понял, но, не пожелав ронять своего «мужского достоинства», оставил жену наедине с подозрительным молчанием ветреного брата и мужчины, упрямо и нагло глядящего на нее в зеркальце автомобиля.

— Ты забываешь, что сегодня я в первый раз оставила его одного, — сказала она громко, назло брату и тому, второму, сидящему за рулем.

— Надо же когда-то и в первый раз! — на этот раз мягко отозвался Гено.

Мака глянула вперед, на дорогу, потом в упор посмотрела в зеркальце над водителем. Она ожидала увидеть его пустым, но, словно ничего не произошло, словно не было сказано ни слова, — незнакомец по-прежнему смотрел на нее. Наверное, оттого, что в зеркальце умещался только один глаз, взгляд его казался таким наглым.

Как только машина стала, Мака вышла и направилась к калитке. Даже не поблагодарила, даже не спросила, выходят остальные или нет.

— Нам надо вернуться на работу! — услышала она голос брата.

— Валяй! — отозвался Гено.

Мака отворила калитку и, не оглядываясь, вошла во двор. Густая трава вымахала высоко, до колен, только тропинка к дому неровно белела в ней. Живая изгородь из кустов боярышника разрослась буйно, безалаберно, а калитка покосилась и, открываясь с натугой, скребла по земле.

«Как заметно, что отец слег!..»

Голубая краска, которой некогда была выкрашена веранда дома, давно потрескалась, пооблупилась, и теперь веранда казалась грязно-белой. Железный скребок для сапог, закрепленный возле лестницы, соскочил с подпорки и на треть ушел в землю.

— Мака, доченька!

Из нижней подсобной комнаты вышла мать. Она торопливо обняла Маку и поспешила навстречу зятю, на ходу вытирая под мышками мокрые ладони. — Гено! Приехали, значит?

— Как живете? — Гено взял ее под руку.

— Врагу своему не пожелаю…

Маке опять показалось, что что-то стряслось, что отца нет дома, и, обрывая мужа, она спросила:

— Где отец, мама?

— Дома, доченька. Где ж ему еще быть?

— Что же вы все двери позаперли?

— Я вот только что вышла… Надо же обед сготовить. Куры лезут на балкон, никакого спасения от них. А я уже не та, что раньше. Не могу, сил не хватает… Болезнь отца…

Не дослушав ее, Мака взбежала по лестнице, распахнула застекленную дверь, кинула сумочку на тахту и быстрыми шагами прошла в комнату. С постели на нее жалкими глазами изведенного болезнью человека смотрел отец.

— Что с тобой? Что случилось? — Мака оттолкнула табурет, стоящий у постели, и прижалась к груди отца.

— Трудно нам, доченька, тяжело… Не приведи бог пережить такое… — донесся с веранды голос матери.

Мака подняла голову и строго глянула на появившуюся в дверях мать.

— О чем ты, мама?

— Как это о чем? Неужели сама не видишь, какое несчастье?

— Помираю… — простонал больной, и его глаза, устремленные на Маку, наполнились слезами.

— Отец! — Мака с укором обернулась и, кивая на вошедшего в комнату Гено, сказала: — Раньше ты не так встречал зятя!..

При виде Гено больной попытался приподняться.

— Пока хватало сил… Гено, дорогой… пока мог… — И он, не договорив, протянул зятю жилистую ладонь.

— Как вы себя чувствуете, Симон Парменович?

— Худо мне, Гено… — Больной остановил взгляд на плачущей старухе и недовольно заметил: — Даже стула человеку не подаст.

— Потерялась я совсем, ум за разум заходит… — попыталась оправдаться жена и, утирая кончиком платка слезы, вышла из комнаты.

— Вот стул, отец, — Мака подвинула Гено табурет, оказавшийся у изголовья кровати.

— Стул, я вам говорю, а не пень! — Ноздри у больного раздулись, и по желтым щекам пробежал румянец.

— Не беспокойтесь, я сам…

— Не хватает тебе из-за таких пустяков нервничать.

— Нервы у него совсем никуда стали, доченька! Истрепались вконец нервы.

— Мама, нельзя ли немного… — проговорила Мака, взглядом давая понять, что нельзя при больном говорить все, что придет на язык.

— Конечно, доченька, конечно, — поспешно закивала мать, — во если ты думаешь, что я на что-нибудь способна… Еще хуже его! Больному горько, а тому, кто ходит за ним. и того горше.

— Не слушайте вы ее, — вмешался отец, меняя разговор. — Гено, скажи мне, как там наш мальчик? Как мой Гоча?

— Хорошо, Симон Парменович. Что ему будет?

— Почему не привезли? Поглядел бы на внука перед смертью…

— Видно, ты и вправду сдал, отец! Рано тебе говорить о смерти.

— Сдал Симон, совсем сдал… — тихо всхлипывая, запричитала мать.

— Мама! — прервала ее Мака и, поднявшись, вывела на веранду.

— Извел он нас, доченька. Извел вконец! Мальчишку даже близко к себе не подпускает. Плохи наши дела.

— Ты прекрасно знаешь Бичи. Его выходок отец и раньше терпеть не мог, а теперь и подавно.

— Да, но ведь теперь он работает, каждый день ему врачей приводит. Нет, что ни говори, обижает он мальчика.

— Ладно, мама, потом поговорим, — прервала ее Мака и вернулась в комнату.

— Вам сейчас лучше всего лечь в больницу, — начал Гено, когда она опять присела на кровать возле отца.

— В самом деле, отец. Почему ты до сих пор не лег?

— Побоялся, дочка… — И снова слезы подступили к глазам Симона. — Не посмел без тебя. Сынка моего ни семья не волнует, ни моя болезнь. На кого же дом оставить? Нешто на мать? А тебя не хотел беспокоить…

— Как не совестно, отец!

— Не хотел, дочка. Точно — не хотел.

— Ну, хорошо, хорошо… — мягко сказала Мака, потом взяла руку отца, лежащую на постели, и нащупала пульс.

— Сердце у меня сдает. Не