— Особенности национального сыска? — раздраженно спросил Можаев.

Усталость Авенира трансформировалась в обиду на весь свет. Носитель чести и совести нации, он чувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах. Он начал карьеру сыщика с того, что хотел помочь в розысках пропавшего ребенка, а оказался выставленным у позорного столба с мерзким и ужасным обвинением в педофилии! «Мир недостаточно хорош и правилен для меня»,— сделал Авенир классическое заключение отечественного вольнодумца. Хорошо, что на президента в этот раз не покусился.

Будь он побогаче либо имей возможность прослыть инакомыслящим, непременно собрался бы уехать в ту минуту из «этой страны». Но он был беден и мыслил не более «инако», чем прочие сограждане, поэтому сокрушенно понес свою обиду к дому, презрительно созерцая обывательскую жизнь знакомых улиц, отпуская направо и налево ядовитые советы и замечания. Вероника повстречала его именно в этом желчном состоянии, чем и объяснялось дальнейшее, не самое достойное поведение Авенира.

Маленькая красавица была не накрашена, бледна и взволнованна. Кажется, даже гибель мужа так не испугала ее. Она назвала Можаева по имени и отчеству, теребя в тонких пальцах ремешок от сумочки, попыталась коснуться его руки алыми ногтями, будто просила покровительства. Но Авенир вырвался, выпрямился, напыжился весь, убрав руки за спину, и преисполнился того смешного обличительного пафоса, с которым бедная убогая нравственность клеймит обольстительный и богатый порок, перед ним же заискивая. Голубые глаза его засверкали под темными густыми бровями.

— А! Теперь за меня принялись! Не выйдет! Это ваше поведение — причина всех несчастий! Вы так отчаянно боретесь за привычку к роскошной жизни, что готовы растоптать все кругом! А знаете, что я вам скажу?! Я скажу: так вам и надо! Всем-всем! Да хоть сто раз поубивайте друг друга — мне что за дело? Мне до вас нет никакого дела! Вот так!

К чести интеллигента в четвертом поколении, даже в минуту крайнего раздражения он не коснулся известных ему интимных сторон жизни Вероники.

— Фу, дурак! — глухо сказала маленькая красавица, не зная слова «ханжа», и пошла прочь, стуча высокими каблучками.

Но гордость ее была сломлена: она прибавляла шаг и на ходу утирала невольные слезы.

Нетрудно угадать, что ожидало Авенира после такого излияния желчи. Ну конечно же, раскаяние! Редко какой чувствительной русской натуре дано избежать подобного заколдованного круга.

Уже через минуту Можаев корил себя последними словами за случившееся. Подойти Вероника к нему снова — он обласкал бы ее, выслушал и непременно предложил бы покровительство. Увы! Главный недостаток жизни, как известно, состоит в ее неповторимости. Невыносимая вещь для экспериментатора — и рай для художника!

Вероника ушла, но потребность в раскаянии осталась. Реализовалась она самым неожиданным для Можаева образом, принесшим, однако, исключительные результаты. Продвигаясь дальше в смятении чувств, он увидел у бровки пыльную машину своего приятеля Гарика, с которым так сурово расстался. Хозяин машины, почесывая поцарапанную в кустарнике физиономию, стоял у ларька с пирожками и рассеянно охлопывал ладонью пустые карманы. Дела у Гарика шли неважно.

Тотчас оправдав этим его прошлое поведение, Авенир подошел, заговорил и предложил что-нибудь перекусить за его счет. Он был теперь другим человеком! Сама предупредительность! Гарику, по низости собственной натуры, поначалу казалось даже, что над ним глумятся. Расчувствовавшись, а главное, набив живот на дармовщинку, Гарик не стал рассуждать о том, что такое жизнь, а предложил Авениру за бесценок, всего за двести баксов (поначалу — за сто), купить у него, Гарика, важную информацию.

— Ты, я слышал, вьетами занимаешься…

Этого было достаточно, чтобы Можаев согласился.

— Хорошо, что ты ими занялся,— доверительно начал Гарик.— Понаехали тут… Неизвестно зачем. Короче, Можаев, тебе повезло. Я сегодня подрядился свезти их старика к ночи в одно место.

— Встреча с хозяином! — воскликнул Авенир.— Понятно! Раньше его Трофим возил, а теперь некому! И куда ты его повезешь?

— То-то и оно, что место странное. Я почему и задумался. Ладно бы на вокзал или в больницу, а то на стадион! Там в эту пору одни наркоши тусуются!

Маленький успех, но каждый день — вот и все, что нужно для счастья!

Чашу стадиона, запертую на ночь, окружал небольшой парк с аллеями и скамеечками. Едва стемнело, Авенир уже бродил там, созерцая подробности быта молодежи и радуясь, что не обзавелся детьми. Поначалу он опасался привлечь внимание к собственной персоне, вызвать агрессию, но вскоре с удивлением убедился, что окружающим наплевать на него и друг на друга. Каждый из них расслаблялся сам по себе. Сопоставив это наблюдение с бытом и нравами сплоченного существования вьетской коммуны, Авенир углубился в рассуждения по поводу соотношения личностного, межличностного и надличностного и в этом полезном занятии провел остаток времени.

Назначенный срок приближался. Молодежь разбрелась, преследуя свои наркотические видения или гонимая химерами, и в парке стало темно и пустынно. Поднялся ночной ветерок, зашумел в густых кронах. Авенир, не зная, где именно и как покажется хозяин вьетов, затаился в середине главной аллеи, прячась за старым развесистым кленом. Сердце его трепетало в предвкушении развязки. Он перебирал в уме сценарии в поисках наиболее драматичного. Можно было просто подсмотреть и запомнить загадочную личность, но больше привлекала Можаева возможность выйти из укрытия с громким окриком:

— Теперь я знаю, негодяй, кто ты!

Весьма вероятное присутствие охраны неведомого властелина как-то ускользало из поля зрения Авенира.

Внезапно сквозь поток мечтаний ему почудилось, будто напротив, через аллею, за белой чугунной скамейкой затаилась человеческая фигура. Можаев тихо ахнул, прижимаясь щекой к шершавой коре толстого ствола. Хозяин вьетов, несомненно, подкрался неслышно к месту встречи как раз возле его засады! В тот же миг на пустынной дороге вдалеке засветились фары одинокого автомобиля. Столбы света, покачиваясь, нащупывали аллею. Восторг и предвкушение победы охватили Авенира — и в это мгновение напротив, у скамейки, блеснула вспышка и прогремел первый выстрел.

Авенир не сразу осознал происходящее. Пуля отщипнула кусок коры у его щеки, и он потянулся было потрогать белесую отметку пальцем, когда второй выстрел, не такой удачный, дал ему понять, что его убежище открыто. Авенир заметался между деревьями, цепляясь в темноте огромными ступнями за упавшие ветки, падая и вскакивая, а его неведомый враг медленно шел на него от скамьи напротив, стреляя на ходу. Авенир, не потеряв присутствия духа, считал выстрелы, добрым словом поминая военную кафедру, где его заставили запомнить число патронов в обойме пистолета. Никто, конечно, не давал гарантий Можаеву, что в руках у нападавшего пистолет отечественной конструкции, — так ведь на то он и риск в профессии сыщика!

После седьмого выстрела расстояние между ним и хозяином вьетов составило едва ли пять шагов. Вспышка ослепила Можаева, последний выстрел прогремел сильнее громового раската. Больно обожгло ухо, но более вспышек и выстрелов не последовало, и Авенир, зажмурясь, понял, что жив. Не теряя ни мгновения, он бросился вперед, схватил незнакомца за руку с пистолетом, легко повалил его и выкрутил ладонь так ловко, что черное дуло уставилось ему прямо в лицо. Яростно защелкал боек — но обойма была пуста. Приблизившаяся машина, осветив фарами происходящее посреди аллеи, круто развернулась и умчалась прочь.