Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняягубка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужнобыло, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазамиулыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе,грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, чтоона все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем,и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, ичто есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный, ] но чтооб этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасныхглазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свойход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа опоследнем празднике в Петербурге обратилась к брату:

— И ты решительно едешь на войну, Andre? — сказалаoia, вздохнув.

Lise вздрогнула тоже.

— Даже завтра, — отвечал брат.

— II m`abandonne ici,et Du sait pourquoi,quand il aur pu avoir de l`avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знаетзачем, тогда как он мог бы получить повышение…]

Княжна Марья не дослушала и, продолжая нитьсвоих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:

— Наверное? — сказала она.

Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.

— Да, наверное, — сказала она. — Ах! Это оченьстрашно…

Губка Лизы опустилась. Она приблизила своелицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.

— Ей надо отдохнуть, — сказал князь Андрей,морщась. — Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он,всё то же?

— То же, то же самое; не знаю, как на твоиглаза, — отвечала радостно княжна.

— И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок?— спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря навсю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.

— Те же часы и станок, еще математика и моиуроки геометрии, — радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки изгеометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.

Когда прошли те двадцать минут, которые нужныбыли для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя котцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: онвелел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходилпо-старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тембрюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных,а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входилк отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, впудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.

— А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? —сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемаякоса, находившаяся в руках Тихона. — Примись хоть ты за него хорошенько, а тоон эдак скоро и нас своими подданными запишет. — Здорово! — И он выставил своющеку.

Старик находился в хорошем расположении духапосле дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обедазолотой.) Он радостно из-под своих густых нависших бровей косился на сына.Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал налюбимую тему разговора отца — подтруниванье над теперешними военными людьми, аособенно над Бонапартом.

— Да, приехал к вам, батюшка, и с беременноюженой, — сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами задвижением каждой черты отцовского лица. — Как здоровье ваше?

— Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники,а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.

— Слава Богу, — сказал сын, улыбаясь.

— Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, —продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, — как вас немцы сБонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.

Князь Андрей улыбнулся.

— Дайте опомниться, батюшка, — сказал он сулыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. —Ведь я еще и не разместился.

— Врешь, врешь, — закричал старик, встряхиваякосичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына заруку. — Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с трикороба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсонаармию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будетделать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? — говорил он, встав скресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. — Швециячто? Как Померанию перейдут?

Князь Андрей, видя настоятельность требованияотца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно,посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начализлагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, какдевяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее изнейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзундесоединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, всоединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и наРейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся вНеаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторонсделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интересапри рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три разанеожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:

— Белый! белый!

Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет,который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:

— И скоро она родит? — и, с упреком покачавголовой, сказал: — Нехорошо! Продолжай, продолжай.

В третий раз, когда князь Андрей оканчивалописание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s`en va-t-enguerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знаетвернется когда. ]

Сын только улыбнулся.

— Я не говорю, чтоб это был план, который яодобряю, — сказал сын, — я вам только рассказал, что есть. Наполеон ужесоставил свой план не хуже этого.