– Да-да, – согласилась Агнесс. – Ой, а знаете что? Пойду-ка я посмотрю ее приданое.

Вдова опять оживилась. И когда десять минут спустя Агнесс все таки вырвалась из столовой, то успела узнать, сколько шиллингов и пенсов стоила каждая сорочка и шаль Милли.

Спаленка находилась на втором этаже, куда вела узкая скрипучая лестница. Дверь отворилась, но не сразу – Милли приводила себя в порядок. К губам она прижимала скомканный платок, лицо блестело от слез и почему-то лоснилось от пота, хотя в комнатке было холодно, как в шахте. И так же темно. Не без удивления Агнесс отметила, что одно из двух окон заложено кирпичами и кое-как задрапировано занавеской.

Наверное, из-за этого тут такой неприятный запах. Какой-то кислый.

При свете сальной свечки, которую торопливо зажгла Милли, гостья разглядела скудную обстановку: узкая кровать без балдахина, ветхая мебель, на полу красно-зеленый кидминстерский коврик, истертый до дыр. Но все это было чистым, даже болезненно чистым – за такой чистотой чувствуется ломота в коленях и пальцы, покрасневшие от соды и ледяной воды. Лишь в одному углу лежала бесформенная груда, прикрытая лоскутным одеялом. Приданое.

– Вы, верно, удивлены, мисс Тревельян, что я принимаю вас в спальне, – мужественно начала Милли. – Но у нас на севере спальня часто служит комнатой для приемов. Это в порядке вещей.

– Ничего, мисс Билберри, мне тут больше нравится. Как-то уютнее, что ли, – соврала гостья. – Только зовите меня по имени.

– С удовольствием, но…

– Что такое?

– Я не думала, что ты предложишь, – смутилась Милли, терзая платок. – Ты настолько выше меня, Агнесс.

– Я-то?

– Да, ты. У тебя хорошее образование, ты племянница ректора Линдена и кузина одиннадцатого графа. В любом случае, я ценю твою снисходительность.

Есть люди, которые, сидя в ванне или прогуливаясь по садовой дорожке, ведут нескончаемые споры с воображаемыми оппонентами. По-видимому, оппоненты Милли были крайне въедливыми. Неудивительно, что любую беседу она начинала с не высказанного никем аргумента, который затем увлеченно опровергала.

– Милли! Мы с родителями переезжали из города в город, прячась от кредиторов. С какой стати мне важничать? Давай лучше посмотрим твое приданое.

– Не надо, – остановила ее Милли. – Честно говоря, я удивлена, что мистер Холлоустэп купил все готовое. Иногда он приносит мне свои рубашки, чтобы я их заштопала. Проверяет на домовитость.

– Он настолько практичный?

– На День святого Валентина он подарил мне ветчину.

Агнесс потрясенно молчала. Неужели бывают такие черствые души?

– А вот мистер Лэдлоу всегда дарил цветы.

– Помощник аптекаря?

Мили судорожно кивнула.

– Скажи, Агнесс, у тебя есть кавалер?

«Нет», – собралась ответить Агнесс, но так и застыла с приоткрытым ртом. Ведь не может же Ронан быть ее кавалером? Конечно, нет! Он не позирует ей для картин и не помогает ей мотать шерсть, он еще ни разу не написал стихотворение ей в альбом и не сопровождал ее в театр. Но почему же ей так хочется, чтобы он был с ней рядом? Даже сейчас.

– Да, – сказала она удивленно. – Да, есть.

Но Милли не дала ей развить тему.

– И у меня тоже. Это мистер Лэдлоу… Эдвин. Он был подмастерьем отца, почти что членом семьи. Мы с ним даже обвенчались! Ну, понарошку. Прочитали из «Книги общей молитвы» и надели друг другу на палец дужку ключа. Но все равно… А потом отец умер, и мы узнали, что последний год он практически не ездил по пациентам, а все в игорные дома… Эдвину пришлось нас покинуть. Дальний родственник выхлопотал ему место в Эдинбургском университете. Мы же… нет, поначалу соседи нам помогали, но мама про них такое могла сказать, что… они постепенно перестали. Пришлось на всем экономить. Вот как думаешь, почему тут нет стекла? – Она указала на слепое окно.

– Треснуло?

– Да нет, сами вытащили. Чтобы не платить налог на окна. Ведь если их в доме больше шести, нужно раскошелиться… Знаешь, как мне надоело так жить?

– Да уж могу представить.

– А потом ко мне посватался мистер Холлоустэп. Посулил маме, что заплатит взнос за обучение Сэма и устроит девочек в школу. Что мне оставалось делать? Мама так меня просила. Я написала Эдвину, даже ключ тот приложила. А Эдвин примчался из Эдинбурга, все бросив, не сдав экзамены… В итоге его отчислили. Хорошо хоть мистер Гаррет взял его в аптеку! Но… лучше бы он совсем не приезжал! Все равно нам не быть вместе.

Милли побледнела и отерла пот с лица.

– Так сбегите в Гретну Грин, – посоветовала Агнесс, любительница романов, где каждый второй брак начинался с романтического побега.

– Это испортит нам репутацию. Мне и моей семье. А за потерю репутацию у нас наказывают… ох, Агнесс, ты даже не представляешь как.

В памяти всплыл позорный столб. Но, верно, все же не так. Или?…

– Будь вы героями баллады, – Агнесс вспомнила уроки миссис Крэгмор, – вы с Эдвином умерли бы сразу после твоей свадьбы, а из ваших могил выросли бы розы и переплелись в знак вечной любви.

– Скорее уж мистер Холлоустэп обнесет мою могилу забором и повесит табличку «Частная собственность», – горько усмехнулась Милли.

И опять промокнула лоб платком.

Агнесс разбудил стук в окно. Это явно был не ветер, ветер не выстукивает такую дробь… И для призрака посетитель тоже казался слишком настойчивым, они дают о себе знать менее навязчиво и не чертыхаясь. Набросив на плечи шаль, Агнесс подошла к окну и вгляделась в смутно белевшее за стеклом лицо. Ночной посетитель снова заколотил в стекло, так яростно, что еще немного, и он впустит себя сам. Или же его впустит мистер Линден, а выпустит уже в присутствии констебля.

– Нест, открой! Пожалуйста!

Ронан!

Агнесс распахнула окно и едва успела отскочить, когда юноша спрыгнул в комнату.

– Ронан, ты сошел с ума, – зашипела Агнесс, торопливо зажигая свечу. – Весь дом перебудишь.

– Моя мать умирает, я не знаю, что делать!

– Господи, что еще стряслось? Что с ней, где она?

– У нее хлынула кровь!

– Откуда?

– Оттуда! Ну, оттуда. Я не знаю, как еще объяснить! – совсем отчаялся Ронан.

Агнесс торопливо закивала. Она тоже не знала, как называется эта часть тела, и о процессах, с ним связанных, имела весьма поверхностное представление.

– П-понятно. Так. Сначала успокойся, хорошо? Твоя мама не умирает и даже не больна. Это естественный процесс, нам в пансионе говорили.