Тут по углам раздались тихие смешки.

— Невысокий, но очень крепкий, с мощной такой грудью и с густой бородой. Сильный. А главное — да добрый это был человек, вот что. И веселый, что в тяжелые дни было в самый раз. «У нас в доме есть еда?» — спрашивал он, когда несчастные души, заблудившиеся в темном веке и не находившие сил оттуда выйти, запретили продавать умме пророка даже кусочек хлеба. «Есть еда?» — спрашивал он опять. И в ответ на молчание улыбался: «значит, у нас сегодня пост!». Не такая уж тонкая вроде шутка, но людям становилось как-то легче.

Мансур снова сделал паузу, опустив голову на грудь.

— Но нет его с нами! — вдруг сотряс воздух резкий голос. — А мы-то есть! И некого нам спросить — что делать, как выбраться из пустыни горя нашего и бед, глупости нашей и недоумия! Ведь посмотрите, что же это такое — уже сто семнадцать лет, как покинул пророк этот мир, а что мы сделали с наследством, которое он нам оставил? Что?

Я смотрел на него во все глаза: никогда еще мне не встречался человек, который мог бы так говорить. А Мансур бросал прямо в поднятые к нему лица гневные фразы:

— Три праведных халифа умерли от рук убийц. И после — пришли эти, из клана Омейя. Скоро уже сто лет правят они нами. Половина мира у них в руках — от западного моря, где кончается земля, до снежных гор, за которыми властвует император страны Чин. Все твое — так почему не жить в мире и праведности? И что — счастливы ли вы, братья мои из Мерва, хороша ли, праведна ли ваша жизнь?

Тут я чуть не засмеялся в своем углу. Первое очарование прошло — да оно и не могло длиться бесконечно. Я хорошо знал, что сейчас произойдет: хорошенько встряхнув слушателей, этот тощий длинный счетовод с жидкой неопрятной бородой начнет перечислять все, что пошло наперекосяк в несчастной империи халифа.

И я не ошибся.

— Да, халиф Муавия создал непобедимое войско и флот, — доверительно сообщил Мансур собравшимся то, что они и без него знали. — Да, построены новые храмы, школы и больницы, и другие больницы для тех, чьи болезни все возвращаются, не уходят. Но что это, о братья мои, — вот город пророка, Медину, жгут и грабят при халифе Язиде, когда тело самого пророка еще не превратилось в прах. А потом и за Мекку берутся, где какой-то сумасшедший провозгласил себя халифом. Два месяца осаждали город, храм Каабы сгорел до земли, до сих пор на священном камне видна чернота сажи от того пожара.

Он остановился и тяжело перевел дыхание.

— Помните и Кербелу! — вдруг загремел его голос. — Дрожь ужаса пробежала по толпе в тот день, когда окровавленная голова внука пророка было брошена под ноги Убайдуллы и самые жесткие сердца растаяли. Помните Хусейна!

Тут повисла тишина. Я чуть не усмехнулся, вовремя вспомнив вчерашний разговор с Бармаком: побоище в Кербеле просто нельзя было не упомянуть на проповеди в этом бунтующем городе. Дом Аббаса, похоже, долго еще не решится высказать что-то против дома Али — потому что еще не известно, в которой из семей кровь пророка гуще. Интересный вопрос: а как наше с братом семейство относится к дому Али, неужели как сделали ставку на дом Аббаса, так ее одну и разыгрывают?

— Дела прошлых дней, скажете вы, — вдруг прервал себя Мансур, видимо, ощущая, что пришло время других эффектов. — Но и наши дни поистине страшны и печальны, и горек смех наш, солоны наши слезы. В чьих руках плащ, посох и перстень пророка? Да вот в этих, руках бывшего халифа, которого зовут Ишак.

Бывшего халифа? Сильно сказано, особенно с учетом того, что у этого «бывшего» и сегодня самая мощная в мире армия по эту сторону Небесных гор. По ту их сторону император из дома Тан повелевал чуть не миллионной армией, но это было очень далеко. А халиф только в одном своем Харране, говорят, располагал войском в пару сотен тысяч, и если бы он помирился еще и с армией Дамаска… А главное, император — очень далеко, а от Харрана до Мерва меньше двух недель пути.

Но своего Мансур добился: собравшиеся оживились, засмеялись его нахальству, встряхнулись.

— Сколько халифов было в мире в последние пять лет? — презрительно хрюкнул носом Мансур. — Посчитайте: умер халиф Язид, не усидев и полугода в Зеленом дворце, — и тут какой-то бунт в Хомсе, у них там нашелся свой халиф. Хакам. Сын Валида, того, кто, прыгая в бассейн с вином, отпивал оттуда так хорошо, что уровень вина заметно понижался. Это — один халиф. И его воинство идет на Дамаск. И оказывается разбито. А в Палестине тем временем объявляют халифом Язида ибн Сулеймана. Это, значит, их уже двое. Но еще Марван, тот самый, наш Марван, тоже решает, что самое время взбунтоваться. И идет на Дамаск.

А потом — раз, и признает властителем палестинца, Язида. Но бог видит все, и тут же прибирает Язида к себе. Вот у нас и новый халиф — Ибрахим. А в Хомсе объявляется еще один! Сколько их всего? Три? Попробуй разберись. Ну, наш Ишак этого никак не может стерпеть. Говорит, что приведет к власти все-таки Хакама, сына Валида-пьяницы. И вот Марван в итоге побеждает всех — и что же? Да попросту казнит он всех сыновей Валида, то есть и Хакама, и всех других. И входит в Дамаск, и говорит, что вот теперь править будет сам. Плох наш Ишак или хорош? — вдруг воззвал Мансур к собравшимся. И мгновенно ответил: — Да ничем он не плох. Воевать умеет. Только вот деньги не умеет считать — казна пуста. Но посмотрите, когда же это кончится: вот восставший Хомс. Марван марширует туда, давит восставших, как змей. Но опять бунтует Дамаск — там жители нашли себе какого-то другого халифа, все не могут успокоиться. И еще Палестина бунтует. Марван, однако, их всех успокоил железом. И тут восстает его двоюродный брат, Сулейман. Марван и тут победил, братец его бежал в Хомс. Марван туда — опять этот Хомс! Побеждает. Но тут узнает, что плохо в Ираке. Там — мятеж Сайда ибн Багдала. И хариджиты там восстают. Приходит из только что разгромленного Хомса Марван, громит всех прочих. И идет бить хариджитов. Побеждает. А у хариджитов новый полководец — Шайбан. Марван идет теперь на него. Год его бьет. Успешно. Но тут какой-то Абу Хамза захватывает священную Медину — на целых три месяца. И вот Марван уже освобождает Медину, потом Мекку. А в это время начинается война здесь, в Хорасане, и еще у берберов. И Андалус неспокоен…

Я в своем углу тихо покусывал губы. То, что сейчас сказал Мансур, в сумме означало, что Марван попросту одерживает одну победу за другой, и никто не может с ним справиться. И даже пылкий Абу Муслим мог бы на этот счет хорошенько задуматься. Но оратора это явно не беспокоило.

— Сто лет — не достаточно ли? Нет его, царства всеобщего спокойствия. Есть царство вечного хаоса, где правоверный каждый день идет против правоверного. И все не кончается, все не кончается ужас! Чего хотел пророк, благословенно будь его имя? Этого он хотел? Чтобы кровь детей его, внуков и правнуков лилась без конца?

Мансур перевел дыхание. Публика заинтересованно молчала.

— Что нам теперь делать (тут он раскинул в стороны руки так, что стала видна неумелая штопка подмышкой)? Вот сидит сын Ирана, уважаемый ремесленник из Мерва. Брат его был солдатом халифа, но погиб, когда вместе с восставшими против несправедливости принес новый век в ваш город. Вернем ли мы ему брата?