Наконец она села на диван, укрывшись пледом. Хотелось спать, но она решила ни за что не засыпать. И просидела так долго. Потом заснула.

Было ближе к четырем, когда она резко проснулась. Вскочила, вышла в сени, надела куртку и выбежала на крыльцо. Она успела заметить свет фар, когда автомобиль съезжал с дороги, они на короткое мгновение ослепили ее, потом померкли, и автомобиль въехал во двор. Одна фара явно повреждена, она светила вертикально вверх. Пока водитель не открыл дверь и не вышел из машины, она не понимала, кто приехал. Поняв, успокоилась.

— Это ты, — сказала она. — Я думала, ты ездишь на пожарной машине.

— Она стоит в Ватнели, — ответил он, — я поехал на своей. — Он приблизился к ней, потирая руки. Ему было зябко.

— Я думал, тебе интересно узнать последние новости, — сказал он.

— Последние новости?

— Да, — сказал он, подходя ближе.

— Какие новости?

— Новый поджог в Сульосе.

— В Сульос? А где там?

— Дом Агнес и Андерса, — тихо ответил он.

Она остолбенела, кровь в жилах застыла и не очень скоро оттаяла.

— Андерса и Агнес, — повторила она, словно не веря услышанному. — Это ведь совсем недалеко.

— Он налил бензин через окно и поджег, — сказал он.

— А я вот заснула на диване, — произнесла она тихо.

— Нынешней ночью спать опасно, — ответил он.

— Но ведь это же безумие, — прошептала она. — Он сумасшедший.

— Да, — ответил он и подошел еще ближе. — Он сумасшедший.

Она видела его лицо в свете уличного фонаря. Глаза блестят. Волосы всклокочены. На лице и рубашке сажа. Показалось, что он такой, каким был в детстве. Она ведь помнила его еще по тем временам, когда он прибегал через поле и она угощала его соком на кухне. Добрый, славный сынок Альмы и Ингеманна.

— Ты ударился? — сказала она.

— Это ничего, — ответил он, — просто царапины.

— Может, зайдешь, согреешься?

Он слегка покачал головой.

— Тот, кто за этим стоит, — начал он, — тот, тот… Мы его возьмем рано или поздно. Он от нас не уйдет.

— Просто поверить невозможно во все это, — сказала она.

Она запахнула куртку потуже и подняла взгляд на темные окна комнаты, в которой спали дети. В этот момент он пристально на нее посмотрел, словно в нем что-то изменилось за те короткие секунды, пока она смотрела на окна.

— Знаешь, Эльсе, что самое страшное, что может сейчас случиться?

— Нет, — сказала она неуверенно.

— Если загорится здесь.

— Здесь?

— Да, — сказал он. — Здесь.

— Не говори так, Даг.

— У нас ведь все оборудование в Ватнели сейчас, — продолжал он. — Если что случится… Быстро его сюда не доставишь.

— Будем надеяться, нынче ночью ничего больше не загорится, — сказала она.

— Да, — ответил он, не сводя с нее глаз.

— Как пережить новые пожары….

— Да уж, — сказал он спокойно. — На нашу долю их достаточно выпало.

— Я буду молиться, чтобы ничего не случилось.

— Да, — сказал он, прежде чем повернуться и пойти к машине. — Это сейчас самое лучшее, Эльсе. Молиться.

Альма сидела возле окна на кухне, полностью одетая, а остывший кофейник поблескивал на плите. Она нарезала целый хлеб, свежий, из тех, что испекла в воскресенье, пока все было тихо. Она поставила на стол варенье, копченую колбасу и сладкий плавленый сыр — все это на случай, если у Дага будет время заскочить домой и поесть.

Ингеманн просидел вместе с ней в гостиной несколько часов, но потом поднялся в спальню и лег. И сразу же прозвучал сигнал тревоги. В гостиной он сидел, одетый в темно-синий форменный комбинезон, но теперь, когда нужно было быстро собраться и ехать, в груди заломило так, что он был не в состоянии выйти из дома.

— Сердце, Даг, — сказал он. — Сердце прихватило.

И Даг уехал из дома на пожарной машине. Альма и Ингеманн сидели молча, слушая, как выли сирены за стеной дома, наблюдая, как отблески синего фонаря заиграли на стене гостиной, запрыгали над пианино, поскакали по полкам с бокалами. Они сидели молча, пока звуки сирены замирали вдали, но и позже ни один не сказал ни слова, и в конце концов Ингеманн поднялся на чердак, а в гостиной остался запах пожара.

Спустя несколько часов Даг вернулся. Сперва он несколько секунд постоял в коридоре, а потом, все еще запыхавшийся, рассказал о двух пожарах в Ватнели и о несчастье с мотоциклистами во Фьелльсгоре и немедленно убежал, оставив Альму одну в коридоре. В висках у нее нещадно давило и стучало.

И тут ей вспомнилось: от него пахло бензином.

Она встала со стула, подошла к окну, но смотреть было не на что, не считая ее собственного отражения в стекле. Тогда она вышла на крыльцо. Туман мягко стлался над полями, потихоньку светало, но дорогу пока еще не видно. Она собралась было вернуться в дом, как вдруг услышала шум машины. Та двигалась со стороны Браннсволла, приблизилась, сбавила скорость, притормозила и свернула на дорогу к дому. Свет передних фар придал туману причудливый блеск. Она увидела, кто это был, но машина не остановилась, не заехала во двор дома, а поехала дальше вверх по холму в сторону пожарной части.

Внезапно она приняла решение. Она вернулась в дом, надела большую ветровку Ингеманна с карманами и молниями на обоих рукавах, вышла и окунулась в серое утро, пересекла двор и тихонько побежала вверх по холму. Увидев машину перед пожарной частью, она не обрадовалась и не удивилась. Приближаясь к части, она бежала все медленнее. А потом и вовсе перешла на шаг. Вот машина, дверь открыта, но Дага не видно. Разогретый мотор постукивает. Пахнет выхлопом и сырой землей, лесом, летней темнотой. Дверь пожарной части заперта. Света нигде нет, кроме одиноко горящей лампочки на воротах при въезде. Здесь его не было. Она постояла, взвешивая за и против, а потом пошла дальше вверх по холму. Отсюда было недалеко до Нэрбё и дома Слёгедалей. Она чувствовала, что он шел в сумерках впереди нее. Она видела их обоих со стороны, вот идет он, первым, а вот она, следом за ним. Или, наоборот, он за ней и вот-вот догонит и положит обе ладони ей на глаза, как тогда на кухне. Ей казалось, она слышит шаги, но всякий раз, как она останавливалась, вокруг была полная тишина. Ей представлялось его лицо, и она слышала, как он разговаривает сам с собой на чердаке. Голос его был намного тоньше, чем в реальности, как в детстве. Потом ей привиделось, как его нынешнее, странно застывшее лицо наложилось на прежнее, а прежнее растворилось.

Она шла все быстрее и быстрее, а потом побежала, так что замки на всех молниях звенели. Наконец она увидела дом. Он стоял в стороне от дороги. Окна черные. Стены серые. Чуть влево — сеновал, тоже серый и с нечеткими очертаниями стен, как старый корабль на море в тумане. Она снова сбавила скорость. Бегать ей было не очень привычно, так что сердце колотилось, а во рту появился привкус железа. Она свернула с дороги, зашла в сад к Слёгедалям и там остановилась под фруктовыми деревьями, прислушиваясь. Ничего, только сердце барабанит в груди. Она прислонилась к дереву, подождала, пока сердце угомонится, а дыхание станет спокойнее. Затем сделала несколько шагов к сеновалу и тут заметила его. Между ними было не больше десяти, от силы пятнадцать метров. Она вздрогнула, хотя в глубине души не сомневалась, что найдет его здесь. Он стоял, странно наклонившись вперед, как будто изучал что-то лежащее на земле возле стены сарая. Потом он поставил белую канистру на траву. Она видела и слышала все совершенно отчетливо. Словно слух у нее обострился и стал как у лесного зверя. Точно как в первое время после родов — тогда у нее вдруг обострились все чувства. В течение нескольких месяцев она видела и слышала лучше, чем всю свою жизнь. Сейчас это снова случилось. Она приоткрыла рот, губы зашевелились, но звука не было. Словно большой цветок раскрылся где-то в груди. Он расправил свои широкие лепестки, и это причинило ей огромную боль, она хотела крикнуть, но крик застревал в груди, губы шевелились, но звуки все не шли. Она слышала, как булькали остатки бензина в канистре. Она слышала шуршание спичек в коробке. Как чиркнула спичка. И лицо его осветилось. Она думала обо всех ночах, когда она сидела на краю его постели, а он спал. Никогда и никому не рассказывала она, что часто тихо плакала, сидя на краю его постели. Не зная отчего. Слезы просто подступали. А он так сладко спал. Личико одновременно открытое и замкнутое, сам он одновременно такой близкий и недоступный, и тогда лились потоки слез. И она не понимала, от счастья это или от горя. Малыш появился у них словно чудо. Им позволили подержать его у себя некоторое время. А потом им придется его потерять. И от этого было больно. Они его потеряют — вот то единственное, о чем она была в состоянии думать со всей ясностью. От живота к груди поднялась горячая волна, прошла в горло, но остановилась во рту. Она умела плакать совершенно беззвучно. Но теперь, стоя, возможно, в десяти метрах позади него, не могла плакать. Просто стояла и наблюдала, как в темноте высветилось и проплыло его лицо, когда он зажег спичку, опустил руку и бросил горящую спичку вперед. Загорелось в ту же минуту. Лавина огня. Кругом стало светло. Свет был желтый, настойчивый, в нем дрожали тени. Он отступил немного назад, а она все стояла неподвижно. Языки пламени уже вились по стене. Она смотрела на деревья вблизи, еловый лес, необычно освещенный, словно собрание стариков — мудрых, молчаливых и потемневших от всей своей учености. Плакучая береза поблизости, словно замершая от страха, и фруктовые деревья в белых цветах, устремленные к небу. Она стояла будто парализованная и одновременно с этим проваливалась куда-то. Ступни, щиколотки погружались в землю. Сначала это причиняло боль, затем стало просто неприятно. А вскоре она уже ничего не чувствовала. Пропала и боль в груди. Цветок был все еще там, но больше не причинял боль. В считаные секунды весь сарай был в огне. От него шел одновременно ледяной ветер и обжигающее тепло. Ветер выхватывал языки пламени, будоражил их, не давал им покоя. Она чувствовала этот ветер на лице, на щеках, на лбу.