В это мгновение Макс действительно испугался, что сошел с ума и все происходящее ему только кажется. Громов вылез из-за стола и прошел по гостиной. Это тут же показали на экране. Причем сначала с одной точки, потом с другой. Макс огляделся, пытаясь найти эти камеры.

Одна была закреплена под потолком, другая возле окна. Громов подошел к ней и резким движением отлепил от стены. Силиконовая подушка щелкнула. Камера осталась в руке Макса. Он развинтил ее и вынул элемент питания.

— Что он делает?! — завопил от ужаса диктор. — Это нарушение условий контракта с хайтек-правительством! Мы и так ограничили зону наблюдения из уважения к подвигу Громова! Кто-нибудь — скажите ему! Громов! Не трогайте камеры! Миллиарды людей хотят знать, что вы там делаете! Гостиная — это же не ванная и не спальня! Это в рамках медиаэтики!! Хотя даже великие медиазвезды, такие как Анжела Брайт, позволяют своим поклонникам смотреть на них в ванной! Люди имеют право знать!..

Но Макс продолжал сосредоточенно разбирать камеры, время от времени глядя на экран, чтобы понять, с каких точек его все еще снимают. Таким образом ему удалось найти все камеры, целых пятнадцать штук. Зрители могли видеть, как Макс потянулся за последней из них, снял, и по экрану медиамонитора побежала серо-белая рябь. Камер больше не осталось. Кучка разобранных устройств лежала на столе рядом с тарелкой Макса.

Громов взял ближайшую из коробок подходящего размера, открыл ее — внутри оказался шлем для вождения мотокарта. Вынул подарок, прочитал открытку, сказал вслух ее отправителю: «Спасибо», и начал горстями перекладывать в пустую коробку остатки камер, туда же смел питательные элементы от них. Встал, подошел к двери, открыл ее и выставил коробку в коридор. Охранники, дежурившие по обе стороны от двери, отдали Максу честь.

— Спасибо, — сказал он. — И не пускайте сюда больше никого из медиа, хорошо?

Один из охранников повернулся к Максу и, не глядя на него, четко оттарабанил:

— Простите, сэр! Но мы подчиняемся только приказам шефа Буллигана! Таковы правила!

Громов махнул рукой:

— Хорошо, я понял.

— Простите, сэр! — снова гаркнул охранник и добавил едва слышно: — Нам пришлось пустить медиа, пока вас не было.

— Понятно, — вздохнул Макс.

— Я думаю, они вернутся, — заметил второй охранник, тоже не поворачиваясь к Максу, продолжая стоять навытяжку и таращась прямо перед собой.

Первый вернулся в исходную позицию и едва слышно прошептал:

— Спасибо вам, сэр, что спасли нам жизнь!

— Пожалуйста, — вежливо ответил Громов.

Вернувшись в номер, он посмотрел на стол, оглянулся вокруг, затем взял свою тарелку, сложил в нее еду и ушел в спальню.

Сев на подоконник, Макс посмотрел вниз.

Со сто пятидесятого этажа Nobless Tower открывался умопомрачительный вид. Ночью Токийский хайтек-мегаполис переливался сотнями оттенков самых разных сигнальных огней. Яркие розовые ленты по краям автобанов, зеленые огоньки посадочных площадок, голубые маяки полицейских машин и дельтапланов, мелкие желтые звездочки на куполах патрульных дирижаблей и воздушных шаров, медленно плывущих над городом. Темно-красные огни скоростных поездов мелькали так быстро, что были едва заметны для глаза. Оранжевое обрамление высотных зданий. Мертвенный серо-зеленый тусклый свет окон. Белые лучи мощных прожекторов вдалеке, над военным штабом «Микадо».

Световую рекламу перестали использовать уже давно. Это считалось бессмысленным расходом электричества. Ее заменили щиты с рисунками, которые делали флуоресцентной краской. Даже при малом количестве света картинки сияли в темноте. Иногда получалось жутковато. В темноте светились глаза или какая-нибудь надпись.

Миллиарды огней, миллионы зданий… Искусственная среда обитания человека, сложившаяся всего за пару сотен лет, поражала. Странно, но Макс любил ее гораздо больше, чем леса и болота тех мест, где он родился. Дикая природа всегда представлялась ему чем-то враждебным, постоянным источником опасности. Морозы, дожди, дикие животные, ядовитые насекомые и змеи! Макс никогда не понимал высоких бессмысленных слов о «природной мудрости». Все, что он видел в детстве, — это бесконечный и бессмысленный процесс пожирания одних существ другими только ради того, чтобы промучиться еще один день под палящим солнцем или в жуткий мороз, или без питьевой воды, или задыхаясь от туч мелких кровососов, роящихся над болотами. Сколько Макс себя помнил — он боялся леса, переменчивой погоды, раскатов грома, волчьих стай, громадных ос и слепней… Гибель живого вокруг, растерзанные волками зайцы, замученные насекомыми детеныши никогда не вызывали у него жалости или сострадания. Это было чем-то обычным. Тем, что само собой разумеется. Все слабое и больное должно погибнуть, превратиться в корм или питательную среду для тех, в ком больше жизненной силы. Таков закон дикой природы. И этот закон был для Макса абсолютно справедлив, потому что он никогда не знал другого! По этой же причине он не понимал Дэз. Почему она не хочет жить в хайтек-пространстве? За что она борется? В чем смысл того, что она делает? Зачем?

На все эти вопросы у Макса не было ответов. События последних двух недель сделали с его внутренним миром примерно то же самое, что делает блендер с овощами. Все представления Громова о жизни были раскрошены на мелкие кусочки и перемешаны в кашу.

Громов отставил тарелку и прижался лбом к холодному органопластику, поджал колени и обхватил их руками. Стало холодно. Щемящее чувство тоски давило изнутри. Макс сделал глубокий вдох, чтобы не заплакать. Перед глазами ясно встала картинка из «Никсон Холла». Дэз режет сетку вокруг арены и кричит, чтобы Макс бежал к ним. Потом они с Дженни вдвоем удерживают охрану Никсона, пока Громов вытаскивает с арены маленького мальчика. Макс закрыл глаза. Он даже имени этого паренька не запомнил!

Громов активировал свой биофон.

— Дэз Кемпински, — сказал он.

— Абонент вне зоны действия, — последовал ответ.

— Оставить сообщение, — скомандовал Макс.

Раздался гудок.

Громов попытался унять дрожь в голосе.

— Дэз, мне так много нужно тебе сказать, — с трудом произнес он. — Я ведь ничего толком не успел тебе сказать. Завтра меня будут награждать за то, что я убил Джокера. Но я не горжусь этим! Это… это трагическая случайность! Я сделал это по необходимости. Потому что не было другого выхода! Прости, прости! Просто череда случайностей! Дэз! Пожалуйста, назначь мне место встречи! Когда угодно, в любой части света. Я приеду. Мне нужно сказать тебе… Я… Я… — Макс с силой сдавил собственный кадык, чтобы тот не дрожал. — Прости меня. Позвони мне.

Его била мелкая дрожь. Сильный озноб.

Макс слез с подоконника, забрался в постель, накрылся одеялом и уткнулся в подушку. Хотелось плакать, но не было сил.

Раньше Громов никогда не чувствовал себя одиноким. Точнее сказать — он всегда был один, но никогда этим не тяготился. Возможно, потому, что просто не знал иного состояния. Поступив в Накатоми, он пять лет общался только с Митцу и Чарли. Причем исключительно в школе, в перерывах между уроками или в обед. Потом приезжал домой, выполнял задания, читал, играл, бродил по Сети, потом засыпал. Утром начинался новый день. Макс не видел никого, кто бы жил иначе. Он считал свою жизнь обычной, нормальной, как у всех, может быть, даже чуть лучше — ведь талант, способность выдерживать железную дисциплину Накатоми давали Максу некоторое преимущество перед другими. Не зря личностный аналитик Мамбата каждый год в своем отчете специально отмечала, что Макса отличает необыкновенная стрессоустойчивость и «пластичность психики — способность подчиняться системе не деформируясь, сохраняя собственное “я”»… Но потом появилась Кемпински, и все изменилось. Громов узнал, а вернее, почувствовал, что такое друг. Другой человек, которому он не безразличен! Макс даже не осознавал, до какой степени это чувство было ему дорого! До тех пор, пока не простился с Дэз в Буферной зоне. Да и то понял не сразу, а только сейчас, спустя несколько дней.