Батька Махно смотрит в окно На дворе темным-темно На посту стоит монах Еле-еле на ногах Спит монастырь дремлет село Мошки бьются о стекло Звезды светят и луна А в округе тишина…

– Мертвые с косами, – фальшиво затягивает Леночкин отец, – вдоль дорог… дело рук… дьяволят…

Он не успевает за музыкой.

– …Мертвые с косами… Занималась алая… занималась… занималась… заря… а зачем мне…

Он недоуменно вглядывается в микрофон и бросает его на пол; микрофон надрывно кашляет.

Я приоткрываю дверь кафе и высовываюсь на улицу.

– …Не приходится тужи-и-ить! – надрывается Леночкин отец.

Ведьмы нигде не видно. Ушла.

Пока их нет, я обшариваю все что можно. Каждый угол, каждую щель нашей маленькой уютной квартиры. Я шарю под ковром, под кроватями и под креслами, я заглядываю в кастрюли, в сковородки и в каждую из семи деревянных баночек со специями, я раздвигаю занавески, я роюсь в ящиках письменного стола, я перетряхиваю все документы, все счета за электричество, за газ и за воду, я ощупываю подушки и одеяла, я простукиваю стены, хотя и не знаю, как мне это поможет. Я даже не знаю, что именно я ищу. Ищи и найдешь.

Ищи и найдешь. Так они говорят. И ведьма говорит, и волшебница.

Я ищу какую-то тайну. Какое-то доказательство. Я не знаю, как это выглядит, но когда я это увижу – обязательно сразу пойму.

Я подхожу к книжному шкафу и перелистываю все книги на нижних полках. Потом приношу из кухни высокую табуретку, залезаю на нее и принимаюсь за книги, что на полках повыше. На пол летят мамины рецептурные справочники (в свое время отец специально убрал их подальше, чтобы она не готовила жирную вредную пищу), практические пособия по настольному теннису, фигурному катанию, бальным танцам и плаванию (их он убрал, чтобы лишний раз не расстраиваться, ведь все они были куплены для меня, но мне они оказались ни к чему), мои старые книжки, истрепанные и затертые (все они перешли ко мне от папы: современных детских книжек родители мне не покупали, потому что новые сказки, по их мнению, испортились и стали неинтересными): «Три поросенка», «Винни-Пух и все-все-все», «Гулливер в Стране великанов», «Мойдодыр», «Сказка о попе и работнике его Балде», «Снежная королева», «Малахитовая шкатулка», «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях»…

«Малахитовая шкатулка» падает на пол как-то странно. Не так, как другие книги. Она падает с совсем другим звуком и еще она падает… не раскрываясь. Как будто страницы склеены.

Я спускаюсь со своей табуретки и подбираю книжку. Пытаюсь открыть – не выходит. Но она не заклеена; она забита гвоздями.

Всего двумя. Одна шляпка торчит из головы, а другая – из хвоста зелено-золотистой змейки, изображенной на обложке. С оборотной стороны книги острия гвоздей загнуты.

Я смотрю на «Малахитовую шкатулку» и понимаю, что это именно то, что я искала.

Искала и нашла.

Я роюсь в отцовских инструментах. При помощи ножа, молотка и плоскогубцев извлекаю гвозди и открываю книгу.

Сердцевина вырезана: в каждой странице, не считая нескольких первых и нескольких последних, проделано большое прямоугольное окошко.

Это тайник.

Из тайника я вытаскиваю свернутую вчетверо тетрадь. На обложке тетради нарисована волшебница. Такая, как в мультике. У нее длинные золотистые волосы, у нее в волосах корона, у нее большие голубые глаза, она очень стройная, очень красивая, на ней белое платье невесты, а в руках у нее – волшебная палочка. А вокруг – снежинки, снежинки…

Ключ громко поворачивается в замке – кляк-кляк – как будто у меня в желудке.

Я успеваю только спрятать за пазуху тетрадь с волшебницей – и они входят в комнату. Весь пол завален бумагами, книгами и отцовскими инструментами.

– Соня? – с дурацкой вопросительной интонацией говорит она, точно силится меня узнать, а ей это никак не удается.

– Что за свинарник, – морщится он и выражение, как короста, покрывает его лицо.

А потом он замечает разоренный тайник. «Малахитовую шкатулку».

– Где? – шипит он и делает шаг ко мне.

Выражение исчезает с его лица – вернее, не исчезает, а становится совершенно другим. Еще страшнее.

– Зачем взяла? – Он говорит чужим голосом.

Он подходит ко мне вплотную и я вижу, какие у него стали белые, белые, белые губы. Как снег. Как его волосы.

Теперь он совсем не похож на человека.

Он берет меня за мочку уха – пальцы у него ледяные – и очень больно тянет.

– Куда дела? – тихо спрашивает он.

От боли на глаза наворачиваются слезы.

– Где?! – орет он.

– Чего ты от нее хочешь? – не понимает она.

– Соня знает.

– Я тоже хочу знать, – говорит она недобро.

– Это совсем неинтересно, – говорит он и отпускает наконец мое ухо.

Я чувствую, какое оно горячее и красное.

– Ты не человек! – визжу я. – Не человек! Вы вообще не люди! Я все про вас знаю! Мне написала волшебница! Волшебница, которая живет в горе! Вы чудовища! А она добрая! Она добрая, добрая!

– Больше ты никогда туда не пойдешь! – визжит в ответ она. – Я тебя больше не выпушу! Я запру тебя здесь! Ты никогда не пойдешь на гору!

– Пойду! – Я пытаюсь обойти их и выйти из комнаты.

– Никогда! – Она хватает меня за руку, вцепляется в мой свитер и под свитером нащупывает тетрадь. – Что это у тебя?

– Тайна, – я прижимаю тетрадь к животу.

– Отдай.

– Не отдам.

– Я заставлю.

– Не трогай ребенка! – вмешивается вдруг он.

Его губы стали нормального цвета, и сейчас он не похож на чудовище. Сейчас он похож на папу.

– Отпусти ребенка, – говорит он. – Что ты прицепилась?

– Ребенок не пойдет на гору. – Она поворачивается к нему и машинально ослабляет хватку.

Я резко вырываюсь и бегу на кухню, выхватываю из ящика пакет с шоколадными конфетами, бегу в коридор, судорожно натягиваю сапоги, выскакиваю на лестничную клетку, бегу вниз по лестнице и слышу, как она кричит там, наверху…

Я толстая, и поэтому бегаю медленно. Но она еще толще. Она меня не догонит.

* * *

Ни в одном другом подмосковном городе нет и не может быть горы. А у нас есть.

В этой горе живет моя волшебница. Она живет там давно, много лет, много веков – с самого начала. С тех пор, как появилась гора.

* * *