— И что скажешь, Чен? Не припомнишь ли теперь Ли Мина? Или мы продолжим готовить старинное русское блюдо под названием «Бой умного медведя с глупой свиньей»?

Чен поднял веки, провел ладонью по губам и медленно, тяжело кивнул. Потом сказал:

— Про Ли Мина мне ничего не известно, но мой бывший повар знает больше меня…

* * *

На столе перед Мироном Михайловичем Карвасаровым лежали два рапорта.

Справа — написанный убористым, каллиграфическим почерком. Ни единой помарки; хоть сейчас министру на стол.

Документ, лежавший слева, по сравнению с ним выглядел нищенски. Бумага дешевая, в пятнах, уголки закрутились, и строчки местами насквозь прорваны стальным перышком. Об ошибках лучше не говорить.

В общем, сильно разные бумаженции. Но вместе с тем имели они одну общую, очень существенную деталь: обе мало чего стоили.

Ни образец чистописания, составленный Вердарским, ни сучковатый документ Грача не давали возможности составить толковой полицейской аттестации делу, по которому надлежало нынешним вечером докладывать его высокопревосходительству.

А ведь авторы (оба дожидаются ныне в приемной) определенно уверены, что отработали день на славу. Эта уверенность сквозит меж строчек. Но чем хвалиться-то?

Карвасаров задумался, забарабанил пальцами по столу.

Вот тут Вердарский пишет о подозрительных господах, которых некий лихач посадил возле сгоревшей гостиницы и отвез в Модягоу. Зацепка? Едва ли. Не могут они быть причастными к душегубству. Потому что убийца постарается скрыться быстрей и надежнее, а не поедет открыто кутить в дом терпимости. Да и компания очень уж пестрая, приметная. Нет, не то. Кроме того — мотив? Да и где их теперь искать прикажете? Но даже если удастся найти хотя б одного из тех седоков, что, скажите на милость, дальше-то делать? Спросить: не вы ли, сударь, изволили двадцать девять душ умертвить, а после спалить гостиницу? Пошлет к черту и совершенно прав будет.

Да, уж как-то слишком наивен недавний чиновник стола приключений. Нет сыщицкого нюха. Даже не попробовал выяснить, в каком чине был тот офицер. И лошадиного барышника, тайного конокрада Егора Чимшу за секретного агента принял! Натурально в лужу здесь сел господин Вердарский. Может, не стоило его брать в сыскную? Хотя рассудителен, скромен, опять же неполный юридический курс. Ну-с, там видно будет.

Чиновник для поручений Грач основательнее сработал. Хотя результат тоже сомнителен. Повара, разумеется, следует взять в оборот. Но что получится — сказать пока затруднительно. Может, повар и не знает никакого Ли Мина. Чен вполне мог возвести на него напраслину, чтоб выиграть время. Но даже если найдется чертов портье-китаец, нет никакой уверенности, что сие прольет свет на убийства. Скорее всего, Ли Мин сбежал, перетрусив. Тем более что он торговал опием средь постояльцев.

Одно несомненно: веселый дом мадам Дорис в Модягоу следует навестить. О нем рапортуют оба доклада (еще одно обстоятельство, их объединяющее), и это уже едва ли можно назвать случайностью.

Щелк! Щелк!

Китаец, сидевший на корточках, выполнял простую работу: щепал ножом отрезки бамбука вдоль на четыре части. Сухой побег поддавался легко.

«Бамбук? — подумал Дохтуров. — Для чего — бамбук?»

Мысли уплывали, словно холодные скользкие рыбины. Не ухватить.

Он закрыл глаза. Ситуация была безнадежной.

Со скрученными за спиною руками он сидел на траве, влажной от вечерней росы. Рядом — недавние господа отдыхающие со злополучного «Самсона», тоже связанные и тоже в самом плачевном виде. Все они одной цепью, длинной и ржавой, были прикованы к громадной колоде.

Казачий хутор, куда их всех привели, представлял собой лесную вырубку, в свое время старательно раскорчеванную. В центре — кряжистый дом-пятистенок, обнесенный высокой изгородью. Сбоку прилепился крытый двор для скота, а в отдалении, ближе к опушке, на выпасе стояли два почернелых амбара. Чуть дальше — высокая деревянная постройка неясного назначения.

Сейчас хутор выглядел мертвым: ни лошадей, ни хозяйских коров, ни поросячьей возни в хлеву. Некошеная трава по пояс. А вокруг — сопки, темно-синие от вечерних теней.

Вид их, с освещенными закатным солнцем верхушками сосен, был тягостен. Судя по всему, думал Дохтуров, сопки, да этот неприветливый хутор — и есть то последнее, что доведется наблюдать в жизни. Откровенно говоря, не очень-то продолжительной.

На заброшенном хуторе ныне хозяйничали горластые вооруженные люди — числом не менее сотни. Они сновали в дом и обратно, суматошились возле подвод, мотались возле амбаров. А большей частью — просто глазели. Их лица, как на подбор, были красными, отечными, точно кто-то от души навешал им пятерней по наглым глумливым рожам.

Стоя поодаль, поддергивая ремни винтовок и бесконечно лузгая семечки, они лениво перебрасывались словами и наблюдали, как в самом центре двора работали трое китайцев-хунхузов: один вострил бамбуковые палочки, строгая по китайской манере ножом к себе, а двое маленькими топориками с длинными топорищами затесывали сосновые колья. Те, что были готовы, лежали рядом, словно гигантские карандаши без коробки — заостренные концы их зловеще светились молочною белизной.

Дохтуров отрешенно наблюдал за этой работой. Он с трудом мог на чем-то сосредоточиться — голова ульем гудела, а стоило повернуться — и окружающее приходило в волнообразное движение, словно плавучие декорации. Из этого следовал естественный вывод, что контузило его изрядно.

…Первый из угодивших в борт «Самсону» снарядов разорвался аккуратно под главной палубой. Как раз в этот момент по ней мчал Павел Романович наперегонки со штаб-ротмистром. Снаряд был шрапнельным, настил палубы выдержал, однако взрывом стальной лист выгнуло круто горбом — и доктора швырнуло головой вперед в дверь, которую кто-то распахнул буквально за миг.

Дальнейшее сохранилось в памяти в виде каких-то обрывков.

Вот искаженное лицо ротмистра — он что-то кричит, и кончики усов ходят вверх-вниз, точно крылья диковинной бабочки. Что кричит? Не разобрать.

Вот размеренные удары, от них содрогается пароход. Это бьет пушка с баржи, всаживая в железное брюхо «Самсона» снаряд за снарядом. Дохтуров успевает подумать, что занятие это совершенно идиотическое. Или они хотят не ограбить, а утопить пароход? Для чего? Прямо какой-то Наварин по-сунгарски…

Дым накрывает палубу. Ротмистра рядом нет. Дохтуров пробует встать — неудачно. Стоит ему шевельнуться, как небо, река и дальние сопки закручиваются в дикую карусель.

Вот резкий металлический скрежет. К борту швартуется катер. Почему так грубо? А кранцы? Да некому подать кранцев. Топот, громкие голоса. Незнакомая потная физиономия с зубами через один глядит, ухмыляясь, сверху. Чья-то лапа лезет Дохтурову под сюртук.