Если Луис Ангела иногда страшил, то сам Ангел для своего партнера, как это ни досадно, оставался иной раз вне понимания. Несмотря на все то, чего ему по жизни пришлось хлебнуть, в своем сердце он сохранил нежность, которую в определенных обстоятельствах можно было истолковать чуть ли не как слабость. Ангел чувствовал; вживую ощущал сострадание, сопереживание, сердечную печаль. Все эти чувства он испытывал по большей части к тем, кто был подобен ему, а в особенности к брошенным детям.

Луис знал: каждый ребенок, над которым надругались в детстве, навсегда сохраняет в своем сердце душу того поруганного ребенка и никогда, ни за что от нее не отрешается. Впрочем, от этого его эмоции не теряли своей восхитительности, и Луис отчетливо осознавал, что годы, проведенные бок о бок с этим чудаковатым растрепой, изменили его самого и некоторым образом, как бы это сказать, расцветили. Ангел сделал его более человечным. Однако то, что в Ангеле было благом и добродетелью, для Луиса становилось трещиной в доспехах. Вдобавок к этому, с того момента как он проникся к Ангелу чувством, Луис пожертвовал существенной составляющей своей защиты.

Силы Луиса в каком-то смысле разделились. Раньше ему приходилось беспокоиться лишь за себя самого, что в основном обусловлено сутью его профессии, а теперь он вынужден противостоять еще и страхам за своего близкого человека. И когда Ангела у него однажды чуть не отняли (некая семейка изуверов умыкнула его, покалечила, да еще и назначила за освобождение выкуп, хотя на самом деле даже не собиралась отпускать живым), Луис впервые со всей определенностью понял, кем он может стать без своего партнера: одержимой мщением фурией, творением из чистой, бело-огненной ярости, заживо поглощаемой собственным горением.

Впрочем, Ангелу Луис потом не сознался, что некая его часть истово желала такого поглощения.

Изменил его, признаться, и Паркер: в этом детективе проглядывало сочетание черт Луиса и Ангела. От Ангела в нем было сострадание, желание не допустить того, чтобы слабые были окончательно задавлены сильными и жестокими; но в нем же проглядывало и что-то от желания (даже, можно сказать, нужды) Луиса наносить удары, судить и карать. Не секрет, что между Паркером и Луисом соблюдался деликатный паритет: Паркер сдерживал в Луисе наихудшие проявления, а вот Луис как раз допускал выплески наихудшего в Паркере. Ну а что же Ангел? А Ангел был центровой поворотной точкой, вокруг которой происходило вращение этих двоих. Он был наперсником обоих, содержа в себе своего рода эхо и Луиса, и Паркера. А впрочем, разве не то же самое можно сказать и в отношении всей их троицы? Именно это спаивало их воедино; это, а также все крепнущее ощущение, что Паркер неудержимо движется в сторону конфронтации, частью которой суждено сделаться и им.

Луис просто не представлял, что когда-нибудь окажется привязан к такому человеку, как Ангел. Казалось бы, удивительно, но долгие годы он предпочитал не сознаваться в своей интимной ориентации даже себе самому. Когда Луис был молод, это казалось чем-то постыдным, и такого рода позывы он подавлял в себе так тщательно, что любое изъявление собственной чувственности наружу для него с годами становилось все трудней.

А затем в его жизни взялся этот странноватый персонаж. Знакомство началось с того, что Ангел оказался пойман при попытке обчистить Луисову квартиру. Да уж хоть бы делал это как надо, а то смех один. Кончилось тем, что Луис глумливо его окликнул и навел ствол, остановив тем самым неуклюжую попытку воришки умыкнуть через окно телевизор. Ну сами вдумайтесь: какой болван проникает в квартиру, где все явно ухожено и обставлено с изысканным вкусом, где всюду стоят небольшие (и между прочим, легко транспортабельные) предметы искусства, а он, дуралей, кладет глаз на габаритный, да еще и тяжеленный телик? Неудивительно, что Ангел кончил тюрягой. Вор из него в силу общей эксцентрики был так себе, но зато взломщик… вот здесь-то в его натуре и крылась гениальность. Здесь Ангел одарен донельзя. Видимо, так уж подсмеялся над ним Всевышний: снабдил навыками, дающими возможность проникать в любое запертое помещение, но одновременно лишил коварства, необходимого для применения такого дара на практике. Если только кардинально не сменить поприще и не стать, скажем, специалистом по замкам с честным заработком по итогам честного рабочего дня. Концепция, которую Ангел с негодованием отметал.

Почти с таким же негодованием Луис отрицал специфическое чувство вкуса своего партнера. Особенно это касалось манеры Ангела одеваться. Поначалу Луис полагал, что виной тому все та же жеманная эксцентричность или же элементарная дешевизна. Ангел с азартом недокормленной ищейки вынюхивал полки с уцененным товаром где-нибудь в «Филен», «Ти Джей Макс» или «Маршаллз» – везде, где все оттенки цвета были меж собой перемешаны в самых неудобоваримых комбинациях. Большие шопинг-моллы его не интересовали – во всяком случае, если там в магазинах тоже не встречались полки или рейки, на которых шмотки висели с такой уценкой, что, казалось, магазин сам доплачивает покупателям, лишь бы они поскорей все это добро разобрали. Впрочем, нет, в шопинг-моллах добыча все-таки давалась излишне легко. Ангел же обожал именно охотиться, преследовать свою цель и упиваться моментом, внезапно ухватив в бутике какую-нибудь попугайски-зеленую сорочку «Армани» с десятикратной уценкой, а в пару к ней какие-нибудь неимоверные штаны «в тон» (то есть «чтобы аж глаза слезились»). Именно в такие моменты Ангел непередаваемо, от всей души гордился и покупкой, и своим охотничьим чутьем.

Луису же потребовались годы, чтобы осмыслить, отчего всякий раз, когда он отпускает насчет прикида своего партнера колкость, Ангел как будто съеживается – ни дать ни взять ребенок, который хотел порадовать родителей своей стряпней, да все попутал и вместо похвалы за свои старания схлопотал нагоняй. Дело не в том, что в отношении одежды Ангел вел себя как форменный дальтоник – к тому же одежда была вполне приличная, для повседневной носки, с вполне достойным лейблом, да еще и доставалась считай что за гроши. Но, очевидно, ребенком Ангел мечтал, что когда-нибудь будет носить красивую одежду, иметь какие-нибудь дорогие вещи, а став наконец взрослым, никак не мог приравнять к себе дороговизну этих самых вещей. Своей добротностью и статусностью они как будто предназначались для других, а не для него. Он не считал себя достойным их. Но можно было смухлевать: купить их по дешевке. И тогда не надо перед собой оправдываться. Напяливай и носи.

Луис однажды купил Ангелу в подарок красивый пиджак от «Бриони», который потом несколько лет чах ненадеванный в шкафу. Когда Луис наконец не выдержал и спросил, в чем дело, Ангел объяснил, что та вещь для носки слишком дорогая, а он не из тех, кто носит на себе предметы роскоши. Тогда Луис этого ответа не понял (нет уверенности, что он досконально понимал его и сейчас), но с той поры научился прикусывать себе язык, когда Ангел демонстрировал ему свои новые покупки, если только налицо не было чего-нибудь совсем уж не от мира сего, чего не вынести никому из смертных. Ангел со своей стороны тоже сделал вывод, что удачная покупка – это все-таки не та, на которую невозможно смотреть, не приняв предварительно средство от тошноты и головокружения. Таким образом было достигнуто что-то вроде паритета.