выиграть и Олимпиаду, и стать чемпионом мира по профессионалам, как сделает тот же Слава Поветкин. Но ему было проще, тогда СССР развалился со всей его запрещающей идеологией, а меня кто пустит на профессиональный ринг? Вы что, советский спортсмен — это любитель, спорт для него не более чем увлечение, играет и выступает в свободное от работы время, а так он слесарь, инженер, учёный… Ага, как же! Числились слесарями на заводах, а сами не знали, грубо говоря, с какой стороны гаечный ключ держать, со сборов не вылезали. Появлялись на предприятиях, только чтобы расписаться в зарплатной ведомости. Ну и получали, соответственно, от своих спортивных ведомств всякие денежные надбавки, не считая машин и квартир. Но это если ты хороший спортсмен, средненький атлет, наверное, и впрямь вынужден где-то трудиться, выступав на чемпионатах области и только мечтая о попадании в сборную страны. Вот как я сейчас. Только я не работаю, а учусь за стипендию. И за такую, что приходится подрабатывать на разгрузке вагонов.

Но я не жаловался. Мне и в прежней жизни хватало на более-менее приличное существование, и в этой, надеюсь, я не буду чувствовать себя сильно ущемлённым в плане финансов.

— Ты расскажи, чего тебя Борисов вызывал?

Я вкратце пересказал суть беседы, и Вадим буквально подскочил с постели:

— Вот сука!

Ого, таких выражений я от него ещё не слышал ни в этой, ни в прошлой жизни. Подонок, негодяй — это ещё куда ни шло, но сука…

— Я завтра же пойду к ректору!

— Не спеши, посмотрим, как всё повернётся. Кстати, ты видел, как Язовский бил Полину?

— М-м-м… Честно говоря, нет, но у меня нет никаких оснований не доверять твоим словам. Так что, если понадобятся мои показания — я всегда готов подтвердить, что ты защищал девушку от побоев.

— Спасибо, Вадик, ты настоящий френд!

На всякий случай я в деталях рассказал, как Язовский бил Полину. Водим с сосредоточенным видом кивал, запоминая подробности инцидента.

На следующий день меня с первой же пары вызвали к Заостровскому. В груди неприятно похолодело. Я догадывался, зачем понадобился ректору, и по пути мысленно прокручивал варианты беседы.

— Проходите, вас ждут, — кивнула в сторону двери ректора секретарша.

Я коротко стукнул в дверь и, не дожидаясь приглашения, шагнул в кабинет.

Фёдор Петрович сидел не за своим столом, а в кресле возле маленького столика, на котором стояли небольшой фарфоровый чайничек и две чашки на блюдцах. Ещё на одной тарелке высилась горка разносортных конфет и печенья. А напротив него сидел мужчина лет пятидесяти, подтянутый, в идеально подогнанном костюме цвета «мокрый асфальт» с отливом. Глазки маленькие, скуластый, и я сразу догадался, кого он мне напоминает.

— А, Покровский! Заходи, — махнул рукой Заостровский, когда я после короткого стука приоткрыл дверь и замер на пороге. — Садись.

Третьего кресла не было, и я уселся на стул, правда, с мягкой обивкой. Получилось, что я невольно как бы над ними возвышался, отчего чувствовал себя немного неуютно.

— Знакомься, — сделал он жест в сторону сидевшего напротив партнёра по чаепитию. — Заведующий отделом пропаганды и агитации горкома партии Виктор Николаевич Язовский, отец Алексея Язовского. Виктор Николаевич настаивает, чтобы мы тебя исключили из института за недостойное комсомольца и советского учащегося поведение.

Мне показалось или в голосе ректора прозвучал лёгкий сарказм? Насколько я знал Заостровского, в прошлом фронтовика, дошедшего до Берлина. Человек он был порядочный, и хотелось верить, что не отдаст меня на растерзание этому чинуше.

— За что же меня исключать? — с самым невинным видом поинтересовался я. — Пусть мне объяснят, что я такого сделал.

— Ах, вы не понимаете, — негромко, но чётко произнёс Виктор Николаевич, глядя на меня сквозь линзы очков в золотой оправе. — То есть это не вы избили моего сына? Да ещё ударили подло, исподтишка, со спины! И теперь ещё неизвестно, какой тяжести повреждение вы нанесли Алексею, окончательный диагноз будет поставлен после полного обследования.

В кабинете повисло гнетущее молчание. Язовский-старший смотрел на меня, Заостровский куда-то в сторону окна за моей спиной, а я подумал: надо же — в этом помещений собрались трое с фамилиями, у которых одинаковое окончание.

— Скажите, а как вы воспитываете своего сына? — спросил я, глядя прямо в глаза собеседнику.

— Что значит, как я воспитываю сына? — с недоумением в голосе произнёс тот. — Не знаю, кто и как вас воспитывал, но своего Алексея я воспитываю в духе патриотизма, любви к Родине…

— А заодно, как бить слабых и беззащитных женщин, — подытожил я.

— Алексей никого не бил, это поклёп, — дёрнулся он.

— Да? Однако имеются свидетели. А травматолог зафиксировал у потерпевшей гематому во всю щёку и сотрясение мозга.

Я посмотрел, как меняется лицо Язовского, и вытащил из рукава последний козырь:

— Вчера пострадавшая подала заявление в милицию. Учитывая, что наши правоохранительные органы всегда на стороне правых, ещё неизвестно, чем всё закончится.

Заостровский, вскинув брови и, поджав нижнюю губу, покосился на гостя. Мол, не ожидал? Тот же при всей своей внешней невозмутимости, чувствовалось, всерьёз озадачен только что услышанным и сейчас соображает, что сказать в ответ.

— Что ж, я смотрю, вы из молодых, да ранних, — процедил он. — Ведь это вы надоумили эту девушку взять справку и пойти написать заявление?

— Какая разница, кто кого надоумил, — довольно бесцеремонно ответил я. — Следствие разберётся.

— Покровский, — одёрнул меня ректор, — ты бы вёл себя поскромнее. Перед тобой всё-таки секретарь отдела городского комитета партии.

— Вы извините меня, Фёдор Петрович, но эта должность не только не даёт право товарищу Язовскому творить всё, что заблагорассудится, но, напротив, накладывает на него дополнительную ответственность. Человек должен служить ярким примером того, как должен себя вести ответственный партийный работник, на деле мы видим совершенно противоположную картину. Пользуясь служебным положением, Виктор Николаевич попросту покрывает своего сына, посмевшего поднять руку на женщину.

Вот тут Язовского прорвало. Ноздри затрепетали, щёки налились румянцем, он выскочил из кресла, словно подброшенный пружиной, и оказалось, что росточку в нём всего ничего. Так что нависнуть надо мной у Виктора Николаевича не особенно получилось.

— Да как ты смеешь?! Как ты смеешь так со мной разговаривать, сопляк?! Да я тебя…

Вот тут и я встал, и, глядя на чиновника сверху вниз, медленно и негромко начал говорить:

— Не стоит горячиться, Виктор Николаевич, а то мало ли — вдруг апоплексический удар хватит… Давайте без эмоций. Суду будут предоставлены все факты, и он, я уверен, разберётся, кто прав, а кто виноват. И экспертиза насчёт побоев вашего сына будет проведена независимая, а то ведь