Ярость, с которой двадцать лет спустя была встречена ее регги-версия, сделанная Сержем Гензбуром, дает некоторое представление о том, что произошло тем вечером. Люди громко кричали и швыряли на сцену разные предметы; когда же слушающие попытались заставить недовольных замолчать, в зале возникли первые потасовки. Дон Эйлер в своих очках без оправы выглядел как занятый изготовлением бомбы анархист: суровый, аскетичный и отчужденный. Независимо от того, что происходило вокруг, он продолжал играть мелодию четвертными нотами сумасшедшей пронзительной резкости, при этом сохраняя свой прекрасный чистый тон. То, что в те дни люди дрались из-за музыки, было просто замечательно.

Эйлеры кончили плохо: наркомания, психиатрические клиники и самоубийство. По мере того как уходили шестидесятые, им было все сложнее находить работу. Они представляли музыкальное воплощение сдвига в сознании темнокожих: благодарность белым борцам за гражданские права начала шестидесятых переродилась в гнев «Черных пантер» конца десятилетия.

О большинстве этих изменений я читал, находясь в безмятежной отдаленности Лондона Будучи в этом городе, мы тоже были в определенной степени вовлечены в политические дела — например, в демонстрации на Гровнор-сквер против войны во Вьетнаме. Но все это казалось довольно «беззубым» по сравнению с теми битвами, которые происходили в Штатах.

Весной 1968 года я прилетел из Лондона в Сан-Франциско на встречу с Биллом Грэмом по поводу The Incredible String band. И тут оказалось, что у меня есть какое-то количество свободного времени, которое нужно убить. В кинотеатре недалеко от зала Fillmore шел фильм «Битва за Алжир». Когда я вошел в зал, на экране шли начальные титры; сцены в касба[114] были темными, а мои глаза не могли быстро адаптироваться после калифорнийской дымки. Я искал место на ощупь, но все время натыкался на кого-то. Это казалось странным; я ожидал, что утром в будний день кинотеатр будет совершенно пуст. Кто-то схватил меня за рукав, и свистящий шепот указал дорогу к свободному креслу. Красочные сцены, изображавшие приемы партизанской войны в городе, быстро заставили меня забыть, где я нахожусь.

Когда фильм закончился и зажгли свет, оказалось, что зал полон. Единственным белым лицом среди публики было мое собственное. Мужчины носили черные береты, женщины — дашики, и у всех при себе были записные книжки.

Побочной сюжетной линией, проходящей через мой год на фирме Elektra, была все возрастающая вовлеченность в деятельность так называемого Подполья. В 1966-м это было подходящее название: лишь немногие из посторонних хотя бы просто знали о его существовании. Когда весной 1967-го Подполье расцвело, то предстало перед широкой публикой как субкультура наркотиков, радикальных политиков и музыки, сложившаяся вокруг газеты international Times, книжного магазина Indica, журнала Oz, клуба UFO, London Free School, организации Release, бутика Granny Takes a Trip, фестиваля 14 Hour Technicolour Dream и Arts Lab. Для меня это определение связано главным образом с плодами энергичных действий одного человека — Джона Хопкинса.

Я впервые встретился с Хоппи в 1964-м, когда он, находясь в своей ипостаси фотографа, снимал музыкантов из турне Blues and Gospel Caravan для газеты Melody Maker. Он выглядел как бывший безумный ученый, каковым он и был в действительности: тонкий, как проволока, серьезные карие глаза, непослушные волосы, сильно поношенные джинсы и всеобъемлющая ухмылка. Я достал ему несколько билетов на один из наших лондонских концертов и скрепил нашу дружбу, представив его промоутеру фолк-клуба желавшему продать брикет отменного гашиша Ожидая тем летом возвращения в платежную ведомость Джорджа Вэйна, я устроился на диване Хоппи. Там я узнал о том, что он окончил Кембридж по специальности «физика», о том, что в прошлом он работал в лаборатории Центра по исследованию атомной энергии в Харвелле и имел допуск к секретным материалам О его приверженности движению за ядерное разоружение (из-за чего он и лишился допуска), о том, как он открыл для себя ЛСД — препарат фармацевтической компании Sandoz, и о его недавнем разрыве с Гейлой, самой красивой и своенравной моделью в Лондоне. Казалось, что Хоппи постоянно находился в процессе открытия, относясь к городу, как к своей исследовательской лаборатории и издавая восхищенное «Ух ты!» всякий раз, когда встречал что-нибудь, что ему нравилось или интересовало его. Он учил меня, как проявлять фотопленку, в его собственной темной комнате, рассказывал, где найти самые лучшие холестериновые завтраки и самое дешевое карри в Западном Лондоне. Он показывал мне короткие объездные пути, позволяющие избегать светофоров, и познакомил меня с визионерами из своей «плутовской галереи». В своем лиловом «мини» Хоппи носился из одного конца города в другой, оставляя после себя отснятые фотопленки, созывая конспиративные собрания, встречаясь с девушками на послеполуденных любовных свиданиях, доставая наркотики и удостаивая, кого хотел, своей благосклонности.

В ноябре 1965-го, вскоре после того, как я прибыл, чтобы занять свой пост на фирме Elektra, Хоппи пригласил меня на первое собрание London Free School. С точки зрения сегодняшнего дня основополагающие принципы этой организации звучат душераздирающе наивно: мы планировали предложить бесплатные уроки для бедных и необразованных жителей НоттингХилл-Гейт, в основном иммигрантов из Вест-Индии, Ирландии и Польши. Этот район все еще восстанавливался после тех времен, когда владельцем тамошних трущоб был Питер Рэкман, взимавший с ютящейся там бедноты непомерно высокую квартплату, и расовых бунтов 1958 года Переулки в районе Уэстбурн-Парк-Роуд впоследствии стали домом для «трастафарианцев»[115], деятелей масс-медиа, художников, музыкантов и известного вам странного продюсера звукозаписи[116] (а совсем недавно их колонизировали биржевые брокеры). В этих местах было полно кабаков, где спиртные напитки продавались позже положенного времени, и притонов, где курили ганджу, — заведений, подобных тому, в которое несколькими годами ранее Стивен Уорд взял Кристину Килер, чтобы встретиться с Лаки Гордоном[117].

Хоппи и его друзья готовы были вести курсы фотографии, французского языка и политологии. Мы распространили листовки по всему району, и в результате на вводное собрание в ныне разрушенной церкви рядом с Хэрроу-роуд пришла скромная по численности группа подозрительно настроенных местных жителей. Джон Мичелл, ведущий мировой эксперт в области взаимозависимости между летающими тарелками и лей-линиями[118], предложил нам свой цокольный этаж на Пауис-сквер. Питер Дженнер и Эндрю Кинг, вскоре ставшие менеджерами Pink Floyd, были одними из первых участников LFS, также как Рон Аткинс, долгие годы бывший джазовым критиком в Guardian, и Барри Майлз (или просто Майлз), основатель книжного магазина Indica Books, автор биографий Гинзберга и Берроуза, а также большого количества других книг о шестидесятых.