— Ты сходишь поискать его? — спросил Зел, проснувшись на морозной заре.

— Нет, — ответил Рой. С каждым днем он, сам не зная почему, отвечал Зелу все лаконичнее.

Как раз в полдень в первый день отсутствия Мэррея Рой, направляясь к Серебряной реке, заметил маленького человечка, высоко на склоне возле болота ондатр. Рою едва видно было его вдалеке на крутом снежном склоке сквозь серебряный частокол берез. Это был Зел, он что-то мастерил между стволов, и по некоторым признакам Рой понял даже и на таком расстоянии, что строил он помост. И Рой знал для чего. Зел делал тайник для мехов, недоступный хищникам и укрытый от глаз его компаньонов.

— Так, значит, Зел помаленьку мошенничает, — усмехнулся Рой. Теперь он был уверен, что часть пойманных ондатр Зел свежует на месте, чтобы не пускать их мех в общую дележку, а сохранить для себя. Рой постоял на месте, чтобы окончательно убедиться в проделке Зела, потом пожал плечами и пошел прочь. Его это не позабавило, как было бы раньше, и не рассердило. Ему было все равно, и мелкий мошенник Зел и его пушной клад — все это представлялось сейчас неважным, до жути неважным.

Несколько раз в течение дня Рой слышал выстрелы. По звуку это напоминало винтовку Мэррея, но полной уверенности у него не было. Вечером Зел опять неистовствовал на безумную, гибельную для них стрельбу Мэррея, но сам Мэррей этого не слышал. Его все не было, и вернулся он только спустя еще сутки. Он пришел с первыми порывами разыгравшегося бурана. Его лицо пунцово краснело из облепившего его кругом снега, когда он пинком ноги распахнул дверь и бросил на пол глянцевитую черную шкуру большого медведя. Рой прихлопнул за ним дверь, в которую рвалась поземка, а Мэррей нагнулся и отряхнул с головы и шеи толстый слой снега.

— Вышло так: либо мне погибать, либо ему, — сказал Мэррей о медведе. — Ну, я его убил. Ты бы животики надорвал, Рой. Сижу я вчера в укрытии под скалой, стараюсь как-нибудь отогреться, а он лезет туда же. С первого раза я промахнулся, а он стал поворачиваться, чтобы вылезть, и я вторым угодил ему в глотку. А жирный! Стоит растопырившись, все равно как скунс, а жирен так, что двинуться с места не может.

— А что еще принес? — спросил Зел.

— Да так, всякую мелочь, — сказал Мэррей, вытаскивая из мешка несколько шкурок. — Лисенок да котенок, вот и вся добыча.

— И это за три дня охоты! — взвыл Зел.

Ровный голос Мэррея обычно заполнял всю хижину, но теперь Мэррей молчал, и это было предупреждением Зелу и зловещим признаком для Роя. Сохатый уже не напоминал больше быка, лениво обмахивающего хвостом мух со спины; сейчас он больше походил на своего тезку лося, готового ринуться на докучливое ничтожество и смести, затоптать его могучими копытами. Рой видел это, и ему было все равно. Он безучастно наблюдал — чья возьмет, как наблюдал бы встречу хорька и белки, если бы они вздумали померяться силами. Для Роя это было новое отношение к людям, но он еще не сознавал этого. Он знал только, что каждый из них теперь самодовлеющая единица и верх их отчужденности именно в том, что, живя так, как они тут жили, они остались замкнутыми одиночками: нет у них ни товарищества, ни взаимной помощи. Сейчас потеря этого чувства общности его не трогала, и ему наплевать было, что станет с каждым из них.

Снегопад продолжался двое суток, и временами напряженность становилась угрожающей. Чем спокойнее и небрежнее отмахивался от назойливой мухи Мэррей, тем ядовитее и истеричнее становился Зел. Между ними не разыгрывалось настоящего спора, только мелкие стычки: кому бриться первым, или кто принесет воды, или кто храпел всю ночь напролет. Дело дошло до взрыва, когда Зел заявил, что, как только кончится буран, им надо выбираться из заповедника. Мехов у них достаточно, а стрельба Мэррея, наверно, уже привлекла внимание и их ищут.

— Еще не выплакал своего уксуса! — сказал Мэррей.

— А тебе ни до чего нет дела, — едко отозвался Зел, и лицо его перекосилось от злости. — Ты потерял последние остатки облика человеческого. Бродишь по лесам, как зверь. Сам становишься лесным зверюгой и Роя тянешь туда же…

Мэррей засмеялся, а Рой сунул в рот порцию жвачки.

— Да и ты потерял свой прежний облик, Зел, — сказал Мэррей. — Тебе пора садиться на землю в Сент-Эллене и заняться фермерством. Инспектор тебе, должно быть, отшиб потроха. Лес теперь неподходящее для тебя место, Зел. Совсем неподходящее!

— Это тебе в подходящий момент кто-нибудь всадит пулю в затылок, а я после этого еще долго буду охотиться, — ответил Зел. — И если ты думаешь, что я испугался инспектора, можешь поберечь слюну, этому инспектору недолго гулять. А если хочешь кому-нибудь советовать заняться землей, советуй Рою. Это он из таких, что подыхают в свинарнике.

Мэррей предоставил отвечать Рою, но Рой поднялся перемешать угли.

Их молчание еще на одну ступень распалило бешенство Зела.

— Ты спроси Роя, что он будет делать, когда Энди поймет, кто занимал его место последние двенадцать лет.

У Роя в руках было березовое полено, и оно тотчас просвистело в воздухе и шлепнулось в стену хижины, но Мэррей вовремя спустил с койки толстую ногу и столкнул Зела на пол. В напряженной позе, сидя на корточках, Рой похож был на «водяного быка», шейные мускулы у него вздулись и, казалось, сейчас лопнут, тяжелые руки повисли по сторонам, словно гнев его обессилел. Вот-вот что-то случится, но Мэррей поднялся и вздохнул.

— Ну, — сказал он и выгреб из-под койки узел с одеждой. — Я приберегал это на черный день, но сегодня у нас тут черным-черно. — Он вытащил бутылку спирта, перешагнул через скорченного на полу Зела и потянулся за ножом, чтобы откупорить бутылку. — Не продохнешь от уксуса! — добавил он, наливая две кружки. — Вот вам. За то, чтоб сгинули наконец закон и порядок.

Не закон и порядок, а мысли о Сент-Эллене, вот что Рою надо было залить вином. Удар Зела поразил его сильнее, чем он мог ожидать, и, казалось, перерезал последнюю ниточку, привязывавшую его к Сент-Эллену. Он знал, что для него это теперь пустое место, и взялся за бутылку, сбросив всякую узду, и горечь поглотила в нем последние остатки трезвого юмора.

Когда, завалив все снегом, буран наконец стих, Рой взял ружье и на лыжах отправился охотиться на хребтах. Скоро он выследил и застрелил оленя. Хотя Рой освежевал, разделал и повесил тушу на дерево, он знал, что настоящей нужды убивать этого оленя (к тому же самку) не было, потому что у них еще оставался большой запас лосиного мяса. Но если он и осознал на мгновение всю бесцельность этого убийства, мысль эта потонула в радостном чувстве, что он снова охотится, и он не уходил с хребтов, продолжая высматривать дичь, готовый убивать что попадется ему на мушку, убивать, не чувствуя при этом ровно ничего, кроме охотничьего азарта.

Под снежным покровом все вокруг было еще более удивительным. Большая снежная страна, страна длинных округлых линий, которые где-то вдали переходили в снеговой горизонт. Под ногой попеременно то твердый гранит, то мягкие сугробы. А леса и озера словно огромные вместилища тишины. Чаще всего только и слышно было, что поскрипывание его лыж по снегу, и каждый раз, как оно раздавалось, звук этот, вибрируя, проходил сквозь ноги Роя, сквозь все его тело. Это был звук пути, часть того, что и держало его в пути, пока он не заходил так далеко, что приходилось поворачивать, чтобы вернуться до темноты.