После того как Бакшеев и Басков закончили проверку готовности возможного участника и в какой-то мере организатора будущей смуты к воинской службе, к нему подъехал князь его уезда.

— Гриша, а у тебя родственники в Польше есть? — таков оказался первый вопрос к явившемуся на смотр новобранцу.

— Неведомо мне о том, вроде много где из нашего рода проживают, а об том, чтоб в Польской земле кто-то обретался, не слыхал, — ответил ошарашенный таким приветствием удельный дворянин. — Аль извет на меня какой поступил? Тогда с доводчиком меня лицом к лицу поставьте, так вся правда и сыщется. Яз на пытку взойду, не побоюсь.

— Может, друзья-товарищи там у тебя? Грамоты какие шлют, ты им отвечаешь? — продолжал я беседу на интересующую меня тему.

— Помилуй Бог, с чего мне с литовскими да польскими людишками сдруживаться? Какие грамоты, княже? Аз книжной премудрости вовсе не учён, токмо подпись ставить умею. Кого хошь спроси — подтвердят сие, кто ж на меня такое довёл-то? — оправдывался неизвестно от какого обвинения этот новоповёрстаный новик, и тут его тоже осенило: — А-а-а, верно, это с губной избы весть такая пришла! Аз прошлым годом в селе соседском изловил скотского татя, что у людей с пастбища скотину уводил. Пожалел пёсьего сына, не повёл к губному старосте ухо резать, плетей дал да выгнал. Тот поди вдругорядь попался, да на меня поклёп строит, чтоб с дыбы свели. За государевым словом хочет от казни отсидеться, веди меня к нему, пущай троекратно пытают на истину.

— Ладно, верю тебе, Григорий, нет на тебе никаких вин, — поспешил я отъехать от распереживавшегося молодого воина.

Однако если не он, то кто? Нужного Гришку Отрепьева стоило держать под присмотром, это обеспечило бы защиту от неприятных неожиданностей. Позвав Ивана Лошакова, уже привыкшего к странным поручениям, попросил его опросить свежезаписанного в десятню новика на предмет местонахождения его родственников и однофамильцев. Взять несколько людей, да проехать по указанным городам и острогам, если они, конечно, не в Сибири. Там искать мальца, может, на пару лет меня младше, может, старше лет до шести, прозванием Гриша Отрепьев, а найдя, привезти или одного, или с семьёй сюда. Да везти только того, кто хоть с десяти шагов со спины со мной схожим может казаться, слепых, хромых и прочих увечных никак не забирать.

— Ты не худое что задумал, княже? — слегка встревожился мой телохранитель.

— Нет, весть мне была. Нужен сей отрок, — в детали посвящать верного охранника не стоило.

— Коли так, справно службу сделаю, — ответил Лошаков. — Когда выезжать?

— Сразу как сможешь. С семьёй простись, серебро получи, расспросные речи с дьяком каким запиши, да в путь, Иван, — дело, на мой взгляд, отлагательств не терпело, бережёного Бог бережёт.

За этими заботами с намечавшимся крахом удельной металлургии, да с военными смотрами пролетело почти три недели с момента нашего маленького путешествия по землям Угличского уезда. Вернулся от ногайцев и увёз письмо в Москву сеунч Темир Засецкий. Уже по ночам падал снег, а черкеса Гушчепсе всё не было, где же он затерялся, чёрт возьми?

Посылка на розыск пропавшего уорка моего телохранителя Андрея Козлова особых результатов не дала.

Вернувшийся с поиска дворянин ничего конкретного сказать не мог.

— Яз к той избушке и не подъехал ещё, а мужик меня увидал, заорал, да вместе с жёнкой своей да детями в лес дёрнул, тока их и видали. Покараулил их чуток, не возвертаются. Проехал по соседним сёлам, говорят, в их лесах разбойник-бесермен прячется, скот крадёт, над людьми измывается. Обороны просят людишки уездные. Кабы сии беды не твой похолопленный черкес творил, княже.

У меня заскребло на сердце. Какие же инструкции я дал молодому Гушчепсе? Вроде наказал ему дождаться засыхания волдырей, взять из них пробу и попробовать привить незаражённым и скоту с помощью укола или небольшого надреза. Мыслилось всё как небольшой эксперимент в маленьком хуторке. Но, похоже, указания мои черкес понял по-своему. Пришлось отправлять для поимки увлёкшегося испытателя десяток конных воинов под командованием Бакшеева.

Вернулась группа захвата следующим днём вместе со связанным Гушчепсе. Хмурый Афанасий пришёл ко мне и заявил:

— Худо дело, княжич, насильства полоняник наш чинил над чёрными людьми. А когда они споймать его пытались, он саблей посёк сына боярского — прикащика станового, чуть живой тот лежит.

— Что он там делал-то? — пытался выяснить я размер предполагаемых неприятностей.

— Нечистый его знает, что этот поганец умысливал. Доводят на него — скот сводил да ребятишек ножом колол. — Помолчав, пожилой рязанец прибавил: — Силён же он по лесам прятаться да след путать. Ну, да и яз не глупее буду, враз отыскал. Ежели люб он тебе, справил бы ты на него отпускную грамоту. Холоп, на волостителя руку поднявший, — повинен смерти.

— Спасибо, друже, за совет, — искренне поблагодарил я Бакшеева. — А что связанного привезли, сам не ехал?

— Лесовик энтот и на нас бросаться хотел, сабелькой махал, — поведал о захвате черкеса Афанасий. — Было мной велено стрелять в него тупыми стрелами, что для охоты на мехового зверя потребны. А уж как оглоушили, так и заарканили. Повязан же он, чтоб глупостей дорогой не натворил. Но дело тут судное, искать вину на полонянике люди станут.

К счастью, к суду я вполне успел приготовиться, выправив у дьяка Алябьева документ об освобождении Гушчепсе от холопства да переговорив с губным старостой Иваном Мурановым.

Этот следователь, прокурор и судья в одном лице вполне понял моё желание сохранить обвиняемого целым. Поэтому, по получении челобитья, он дело не волокитил и судебные слушанья назначил на ближайшую субботу.

На суд в качестве истцов обвинения приехала немалая толпа крестьян с детьми, да трое дворян со своими слугами. К сожалению, претензии жалобщиков оказались вполне обоснованными. Проведённые по моему прямому приказу испытания кустарного способа прививания привели к гибели двух детей из нескольких десятков насильно вакцинированных.

В губную избу столько народа не поместилось, поэтому прения сторон шли на пристроенном крытом крыльце и во дворе.

— Какую вину и на ком ищете? — задал вопрос Муранов пострадавшим.

Все они указывали на черкеса. Обвиняли его в разбое, убийстве, воровстве скота или, на местном наречии, в скотской татьбе. Также подсудимый, по мнению собравшихся, был повинен в злом чародействе и нанесении увечий.

Начали с разбора самых тяжких обвинений — колдовства на лишение жизни, убийства и разбоя, за которые полагалась смертная казнь.

Подвергшихся медицинской экзекуции детей опрашивал губной староста.

— Каким обычаем раны язвил душегуб, что отобрал, какие обряды проводил?

Выяснилось, что хватал черкес детей, когда те шли в лес по грибы да по ягоды. Колол ножом в оба предплечья, ничего не забирал, при обряде крестил и что-то шептал.