— Давайте перегонять этот подмылок, — распорядился я своим спутникам. — Вместо вина в кубе курить будем.

— Княже, может, не стоит в чаны бражные помои-то лить? — осторожно поинтересовался Ждан.

— Это важнее, дядька, — объяснить, что вакцину надо законсервировать как можно быстрее, было сложно, и мне пришлось ограничиться директивным указанием.

— Посадские ямы для нечистот копать не хотят, да и на болотищах землицу гнилую копать отказываются, подмёрзлая, бают, труд, мол, напрасный, — поведал мне Тучков о проблемах с внедрением минимальной санитарии в удельной столице. — Те, кто побогаче, ямки вырыли для виду, а сами всё так же на зады выносят. И бают, мол, сроду таковое не вывозили, на то у нас холопей нетути, а самим непривычно.

Что все нововведения идут со значительным противодействием, мне было известно, но отказываться от прогресса в пользу косной привычки я не собирался. Внедрение хоть местной и вывозной, но действующей канализации обеспечивало некоторое снижение вероятности возникновения эпидемий.

— Рублём наказать надо лентяев, — использовал я идиому значительно более позднего времени, имея в виду лишь некоторый денежный штраф за неисполнение распоряжений по обустройству отхожих мест.

Нежданно-негаданно наступил день именин. Исполнялось князю Дмитрию Углицкому девять лет от роду. Странно, что с моими недетскими поступками окружение и дворня уже вполне сжились и, казалось, не замечали ничего необычного в деловито распоряжающемся мальце.

Неожиданностью для меня стало и то, что моё прямое имя, данное при крещении, оказалось Уар.

Духовный наставник Феодорит мало что мог рассказать об этом святом. Упомянув лишь, что жил мученик тот воином ромейским, начальником Хианинской спиры, и являлся единственным, кто мог заступиться на небе за умерших без таинства крещения.

По случаю праздника на торг выкатили несколько бочек пива и мёда для угощения всех желающих за здравие молодого княжича. С этой центральной площади всё и началось.

Собственно, я в этот день ничего праздновать не собирался и глубокомысленно осматривал кусок материала, притащенного одним из гончаров. Похоже, у него получился фаянс, плохонького качества, но лиха беда начало.

— Как же у тебя получилось? — поинтересовался я первым успехом.

— Яз мешал троекратно да перетирал подолгу, вот и получилось хоть что, — доложил горшечник.

Что ж, может, ключ к успеху и лежал в составлении смеси именно мельчайших частиц, которые позже сплавлялись, стоило проверить такой путь.

Прерывая мои благостные фантазии о расширении керамического производства, в палату вбежал запыхавшийся дворянин и, тяжело дыша, выпалил:

— На посаде чёрный люд бунтует. Кричат, что чинят им княжеские люди обиды великие. Требуют показать царевича, мол, ближние люди его взаперти держат и его именем народ мучают.

Собственно, встревоженный вид сына боярского заставил меня немедленно двинуть в сторону Николиных ворот. До самого подхода к выходу в город мне казалось, что всё происходящее просто недоразумение и к моему появлению оно будет улажено. Однако встретивший меня Афанасий сразу послал какого-то воина за любым малым доспехом для меня и напрочь отказался выходить в город для беседы с бунтующим народом.

— Буянистый там народец, вроде по чарке давали, а иные уж перепились, — сообщил он мне обстановку. — Тут крик поднялся, будто хмельное то из гноя отхожего, посадские и взбаламутились.

— Ерунда это, пустое дело, вина из дерьма сделать никак нельзя, надо всё объяснить, — пытался я объяснить глупость происходящего старому воину.

— Может, и пустое, а кабатчика насмерть прибили, да двух людей твоих писчиков, что дворы дозирали, — Бакшеев пребывал явно не в оптимистичном настроении.

Тут меня завернули в принесённый стёганый тягиляй, и мы поднялись на стену крепости. На прилегавшей к кремлю площади и ближайших улицах стояли кучки возбуждённых людей, изредка что-то оравших и махавших руками. С заднего двора кабака к торговым лавкам выкатывали бочки со спиртным, которое там же и потреблялось совершенно неумеренно.

— Орали, будто нечистое, а вона как на дармовщинку-то заливаются, — подивился рязанец, волей судьбы ставший осадным воеводой.

К нам подбежал стрелецкий голова и заорал:

— Первое дело — пищали низовые надо дробом снарядить, по сим карамольникам жахнуть!

— Ты иди пушкарей уговори по соседям своим палить-то, — притормозил его боевой задор Афанасий. — Лучше расскажи-ка, милый друже, с чего более половины твоих воев с бунтовщиками заодно колобродит?

Данила Пузиков начал растерянно озираться. Действительно, внутри кремля находилось едва ли полтора десятка стрельцов. Остальные радостно братались с мятежными горожанами. Ещё внутри нашлось четверо пушкарей, трое вратарей, семь человек сынов боярских да около пятнадцати сторожей и истопников, которые также выполняли охранные функции.

— С таковым войском стен не удержать, — резюмировал ситуацию Бакшеев. — Снаружи-то человек двести, у каждого если не рогатина, так кистень найдётся. Да у служилых переметнувшихся самопалы имеются.

— Они, наверно, в карауле стояли, когда народ заволновался, — оправдывался стрелецкий сотник.

— Хороши караульные, во всяком лихом деле первые заводчики, — попенял упустившему дисциплину Даниле уездный окладчик.

— А где Ждан? — удивился я отсутствию верного дядьки, всегда находившегося поблизости.

— На всё воля Божья, княже, — потупил взгляд Афанасий. — Дьяк Алябьев будто видел, что на копья его подняли воровские люди, сам еле жив убежал. Да, может, попутал, у страха очи велики.

Меня как будто кувалдой ударило под дых, дыханье запнулось, и подогнулись колени.

Показ бунтовавшему народу с крепостных стен малолетнего князя мятежа не прекратил. Не стрелял никто из посада по осаждённым, и то было уже хорошо. Предполагаемого штурма тоже не начиналось, посадские особого желания лезть на стены не выражали. В основном горожане бражничали запасами, вытащенными с кабацкого подворья, переругивались с защитниками угличского кремля да требовали выдать им на расправу всех обидчиков.

К вечеру угроза прямого нападения практически полностью пропала, поскольку количество трезвого народа среди восставших не превышало пары десятков человек. В трапезной дворца заседали на импровизированном военном совете все из оставшихся дворян да стрелецкий голова с двумя своими десятниками. Основное предложение имелось всего одно — снарядить ночью гонца к Москве, и уже дня через четыре можно было ожидать избавления. Такое развитие событий совсем мне не пришлось по душе, ведь суровость местных законов могла привести к полному опустошению посада. Однако предложить ничего лучше я не мог, так что просто помалкивал.

Выборы гонца в столицу прервал топот ног по лестнице, влетевший истопник поклонился собравшимся и вымолвил: