Петербургский немецкий погром, от которого пострадали русские подданные, был не единственным эксцессом тех дней в России. Погромами сопровождалась проводившаяся мобилизация. В тот же день, 22 июля, произошел погром в Барнауле, в процессе которого начался пожар, чуть не спаливший деревянный город. В Барнауле сказалось большое скопление мобилизованных солдат, до 20 тысяч, и начавшийся разгром винного склада, вследствие чего пьяная толпа решила выплеснуть свой гнев на представителей вражеских государств и разграбила по ошибке шесть датских торговых фирм (при посредничестве императрицы Марии Федоровны, этнической датчанки, Совет министров принял решение возместить ущерб). Следует заметить, что даже трезвые толпы москвичей и петроградцев во время погромов нередко громили магазины союзных держав — от стихийного бунта не следует ждать рационального исхода.

Патриотическая манифестация 20 июля, погром 22 июля стали в известном роде символами эпохи и обрели определенную коннотацию в исторической памяти: если 20 июля рассматривалось как пример позитивного единения общества и царя, то события 22 июля демонстрировали, во что может вылиться вульгарно понимаемый «патриотизм», в основе которого лежит страх перед образом внешнего или внутреннего врага и ненависть к нему. Тем не менее, как все символы, они приписывают значение событиям прошлого, чье реальное содержание было шире и многозначнее. Как уже упоминалось, в масштабе империи 20 июля ознаменовалось событиями разного порядка. Символу патриотического единения (сильно преувеличенному, как было показано) можно противопоставить событие — символ народного протеста. Одним из ярких примеров последнего, наверное, будут беспорядки рабочих и запасных, произошедшие в небольшом рабочем поселке Лысьва Пермской губернии, ставшие тем не менее одним из самых резонансных событий, которые пришлось расследовать на самом высоком уровне и которые обыватели обсуждали вплоть до конца 1914 г.

На Лысьвенском заводе с мая 1914 г. тянулась перманентная череда конфликтов (преимущественно экономического содержания) рабочих с заводской администрацией, однако объявление о мобилизации подлило масла в огонь: рабочие и запасные потребовали выплаты зарплаты за два месяца вперед и пособия из средств, которые ранее были пожертвованы графом П. П. Шуваловым на просветительские цели. Управляющий Онуфрович не смог договориться с толпой и решил применить насилие — достал револьвер и выстрелил (после того как один рабочий его ударил). Затем заперся в здании заводского управления, в котором, помимо управляющего, находились помощник исправника, полицейский надзиратель, околоточный надзиратель, четыре стражника, а также главный бухгалтер Крепышев, помощник Семенов и счетовод Никулин[346]. Толпа пыталась ворваться в здание, но осажденные забаррикадировались и держали оборону. Это только еще больше возбудило толпу, у которой появилось оружие. Так, следствием было установлено, что по крайней мере один человек — запасной нижний чин из мастеровых Павловской волости и завода Алексей Касьянов — из ружья стрелял по окнам заводской конторы[347]. Когда осаждавшие поняли, что в здание им ворваться не удастся, появилась идея сжечь осажденных заживо. С этой целью из подвала соседнего здания купца Чащина выкатили три бочки с керосином и, черпая керосин ковшами и ведрами, принялись поливать стены заводоуправления. Заодно выплескивали керосин на соседние административные постройки. Кроме того, в керосине мочили тряпки и куски рогож и швыряли их в окна. Первым вспыхнуло здание лесничества, затем дома служащих завода, потом дом купца Чащина, но каменный дом управления не загорался. «Тогда часть толпы направилась к волостному пожарному сараю, сломала замки у дверей и выкатила пожарную машину, приемный рукав которой вложили в одну из бочек, и стала качать керосин в главное здание, которое после этого и загорелось… Прибывший для оказания помощи брандмейстер заводской пожарной команды Иванов, пытавшийся приступить к тушению пожара, был толпой зверски убит… Между тем осажденные в здании Управления, видя приготовление толпы к пожару, решили бороться с огнем, чему много способствовал оказавшийся наверху, во втором этаже здания, большой бак с водой, откуда шел резиновый рукав. Пока вода не истекла, что продолжалось почти до 3‐х часов дня, огонь удалось заливать, но затем положение стало совершенно критическим и безвыходным. Жар и едкий дым не давали осажденным возможности оставаться долее в горевшем здании и пришлось ретироваться… Часть служащих, бывших до того в здании, успела уйти из пылавшего здания, все остальные почти одновременно выскочили через окно во двор. Было около 4 часов дня. Киселев и Онуфрович с Епимаховым выскочили вместе, причем последнему удалось перебежать улицу. Но в это время он был замечен толпой, которая извлекла его из-под экипажа, куда он пытался спрятаться, и начала его избивать кольями, жердями, кирпичами и поленьями. Несчастный был тотчас же убит. Некоторые тут же обыскали его карманы и взяли револьвер. Выбежавшему Онуфровичу толпа сразу преградила путь возле здания конторы лесничества. Видя неизбежный конец и не желая отдаваться живым в руки разъяренной черни, Онуфрович пытался покончить с собой выстрелом из револьвера, но толпа окружила его и не дала возможности привести в исполнение это намерение… подвергла его самому зверскому избиению и прикончила. Помощнику исправника Киселеву удалось забежать во двор одного дома и укрыться в погребе. Бросившаяся толпа за ним не могла долго овладеть Киселевым, который стрелял из погреба в пытавшихся проникнуть туда. Тогда толпа стала при помощи жердей выворачивать пол погреба, затем притащили пожарную машину и стали лить воду, но за неимением воды вскоре перестали. Тогда, с целью извлечь Киселева решили поджечь постройку и с этой целью была принесена солома, но бывшие в стороне люди не дозволили поджога из опасения сжечь селение. После этого в Киселева стали тыкать жердями с надетыми на концах вилами… Лишь после снятия досок с верха погреба удалось выстрелами ранить Киселева и извлечь его оттуда с помощью веревочной петли за ноги. Но и тут еще не удалось овладеть им: Киселев уперся о ступеньки крыльца и со связанными ногами удерживал несколько минут револьвером напор толпы и лишь, израсходовав все патроны, переломил на колене револьвер и со словами: „не вам и не мне“ швырнул его в сторону, по очереди очутился в полной власти нападавших, которые добили его палками и жердями. На остальных выбежавших из здания людей толпа также набрасывалась и немедленно убивала, преимущественно ударами палок и камней по голове», — рассказывали впоследствии «Пермские ведомости»[348]. Толпа не просто убивала представителей власти, но и предварительно издевалась над ними — в раны умирающих вставляли папиросы[349]. Особая роль принадлежала женщинам, которые своими истеричными криками поднимали градус нервозности и жестокости. Женщины-солдатки, лишавшиеся своих мужей-кормильцев, оказывались вследствие мобилизации в самом уязвимом положении, поэтому призыв положил начало серии бабьих бунтов, превосходивших, как отмечают некоторые исследователи, своей жестокостью «мужские» погромы[350].