– «Ксанакс», «Нурофен», – кивнула она, улыбаясь.

– «Ксанакс» мне не дали, сказали, по рецепту. «Новопассит». А «Нурофен» действительно есть. – Я пытался рассмотреть, какого цвета ее глаза, но мешал свет монитора.

– «Новопассит» не помогает.

– Я знаю.

– Вы, может, сядете наконец?

Я послушно сел, чувствуя себя полным идиотом. Она закрыла ноутбук.

– Давайте я вам что-нибудь закажу! – выдавил я из себя очередную банальность.

– Аня. Вы ведь это хотели спросить?

– Если честно, я хотел спросить, что у вас в пакете. – Экран я успел увидеть, там была заставка «рабочего стола».

– «Нурофен», «Визин». – Она наклонила голову над пакетом, будто сама не имела представления, что там лежит. – Еще какие-то бесполезные леденцы от кашля.

– У вас что-то случилось? – спросил я, закуривая.

– А вы, конечно, доктор?

– Нет, совсем нет. Меня зовут Саша. Я больной. Обычный, каких половина города. Ничего примечательного, не волнуйтесь. – Я глубоко затянулся. – Стойкая депрессия, бессонница, раздражение, апатия и еще пара десятков фобий.

– Уже лучше. – Она вытащила пачку сигарет. – Гораздо хуже, если бы вы были жизнерадостным рекламщиком, регулярно посещающим спортзал, женатым финансистом без вредных привычек или топ-менеджером на корпоративном, представительском авто!

– Разве я похож на топ-менеджера? Я не финансист и не рекламщик. Я продаю детские игрушки. Точнее, сижу в офисе и заставляю других их продавать. Знаете, эти отвратительные на ощупь слоники и панды, с мягкой, но не греющей шерстью, дурно пахнущие куклы, вечно ломающиеся роботы. У вас есть дети?

– Нет, – помотала она головой.

– У меня тоже. Но по правде сказать, я женат. Зато не посещаю спортзал и обладаю вредными привычками. Вот такая история. А вы тоже работаете в офисе?

– Я лучше повешусь, чем буду работать в офисе, – ответила она с легким нажимом, потом закинула руки за голову, заставив меня упереться взглядом в ее грудь, откинулась на спинку стула и посмотрела на меня с каким-то детским интересом. Видимо решила, что неопасен.

– Вы будете заказывать еще что-нибудь? В баре получасовая смена, – вклинился будто материализовавшийся из воздуха официант.

– Виски? – вопросительно посмотрел я на нее.

– Белого вина… два бокала. – Она подняла на него глаза. – И лед отдельно.

– Виски… триста…

– Вряд ли, – она опять наморщила нос.

– Тогда сто, – согласно кивнул я.

– А зачем лед? Вам жарко? – поинтересовался я, когда официант ушел.

– Наоборот холодно. Просто мне так нравится. Это сойдет за ответ? У вас что-то случилось, так?

– Понимаете, – я загасил сигарету, – час назад я видел, как убили двух человек. Точнее, видел, как убили одного, но знаю, что на самом деле двоих.

– Позвонили в милицию? – Она нахмурила лоб, отчего ее лицо стало казаться еще более очаровательным.

– Нет, милиция сама приехала. Получила деньги и отвалила.

– В смысле?

Официант вернулся с подносом, расставил стаканы и емкость со льдом, позволив мне взять паузу и собраться духом.

– Так что с милицией? – вернулась она к разговору, бросая кубики льда себе и мне.

– Вы когда-нибудь слышали про охоту? Не ту, которая на зверей, а ту, которая на людей? Читали в сети или, может, рассказывали знакомые?

Я сделал большой глоток и в ту же секунду понял, что наступает редкое состояние, когда ты чувствуешь безграничную расположенность к незнакомому человеку. Потребность рассказать ему все, выдавить себя, как полупустой тюбик зубной пасты, раствориться, забыть об условностях. Говорить и говорить, потому что все последние годы ты не имел возможности выговориться. У тебя ее украли. И я начал свой рассказ.

Это была история боли и ненависти к тому, чем ты живешь. Офис, коллеги, аудит, тренинги, падение с бревна, воровство и безделье, охота на бомжей. Усталость, тоска, слезы, бессонница, семья, которой, в общем, нет, друзья, которых ты растерял и… безысходность. Ожидание каких-то катастрофических перемен…

Я тонул в ее глазах, перманентно ловил себя на мысли, что хочу накрыть ее ладонь своей, отдергивал руку. Отпивал виски, заказывал еще вина, прикуривал новую сигарету. Наконец распоясался окончательно и кончиками пальцев неосознанно дотронулся до ее руки. Она убрала руку только после того, как я попытался продвинуться дальше до запястья. В качестве пощечины я получил ее плотно сжатые губы, в качестве бонуса – рассказ о себе. Двадцать пять лет (вау, ты неплохо определяешь возраст женщин, это единственное, что ты все еще умеешь с ними делать), год работы в модном рекламном агентстве. Мейнстримные бренды, бестпрэктисы, фокус-группы, бенчмаркетинг, все сдвинуты на Стокгольмской школе экономики, нью-дженерейшн лук, поиск альтернативных ниш, промо через клабберов, тотальный брендинг, все двигают пыльными носами. И один сплошной креатив. Так много креатива, что ей казалось, столько и в природе не существует. Пока агентство не было куплено мультинациональным оператором. И тогда настал настоящий фанки-бизнес, просто как в той самой школе экономики. После месяца постоянных брейн-стормингов и выездов к клиентам в составе восьми человек, обсуждений абсолютно пустых, стандартизированных идей, беспросветного кретинизма отчетов, начальник клубка коллег открыл ее глаза на то, что она недостаточно team player, business like, и smart creative.

Я согласно кивнул, меня тоже тошнит от этой терминологии, урна на улице тому свидетель.

Работа по индивидуальным заказам, неплохой тандем с подругой, десяток отличных проектов, самым «креативным» из которых оказался разрыв с этой подругой, успевшей переспать с ее парнем. В общем, too funky…

Мы казались двумя щепками, случайно встретившимися на гребне мутного потока, замершими на секунду, чтобы единственный раз коснуться друг друга, прежде чем навсегда исчезнуть в канализационном стоке мегаполиса. Обычная история для мужчины и женщины, сидящих в полупустом баре города-героя Москвы в два часа ночи и приканчивающих бутылку вина (виски не пошло). Может, еще? Как половина шестого? Действительно. Кроме нас здесь и нет никого? А я и не думал, что в этом городе так бывает…

Утро! Дом, жена! Сказать, что ночевал у Загорецкого? Сильно выпили? Или… мысли угасли так же внезапно, как и забурлили. Мой телефон. Он ни разу не звонил, я даже вытащил его, чтобы убедиться, что он работает. Ни одной эсэмэски. Ноль. Пусто.

Мы поймали такси, и я довез ее в один из переулков, паутиной раскинувшихся за Центральным телеграфом. Всю дорогу мы смеялись как ненормальные, хватали друг друга за руки, а размытые огни Москвы проносились мимо, и по радио Розан Мерфи пела «Bring it back, sing it back, bring it back, sing it back to me», а я ловил себя на том, что нахожусь в каком-то непривычном, давно забытом состоянии.