застольях Михаила Фёдоровича, был «Проект вечного мира» аббата Сен-Пьера. Говорили о необходимости сокращения вооружённых сил, о пресечении всяких поползновений на власть победоносных генералов. Конечно, наиболее убедительным примером необходимости последнего была фигура недавно скончавшегося императора Наполеона. Все сходились на мнении, что через 100 лет не будет постоянной армии и что идея вечного мира в настоящее время весьма абсурдна. Все полагались на будущее, на то, что люди станут разумнее. Пушкин эту мысль выразил так:

— Не может быть, чтобы людям со временем не стала ясна жестокость войны, так же как им стали ясны рабство, королевская власть и тому подобное. Они убедятся, что наше предназначение — есть, пить и быть свободными (7, 749).

Дискутировали увлечённо и со знанием обсуждавшихся тем, с пониманием их актуальности и значимости здесь и сейчас. Е. Н. Орлова писала брату Александру: «Мы очень часто видели Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах. Его теперешний конёк — вечный мир аббата Сен-Пьера. Он убеждён, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный и всеобщий мир. Я хотела бы видеть, как бы сцепился бы ты с этими спорщиками».

В январе 1821 года на московском съезде «Союза благоденствия» Орлов предложил немедленное вооружённое выступление, ядром которого должна была стать 16-я дивизия, готовая, по его мнению, к революционным действиям. Это предложение не было принято делегатами съезда. Тогда Михаил Фёдорович объявил о своём разрыве с тайным обществом.

С этого момента Орлов отошёл от революционной деятельности, что, однако, не спасло его от преследования властью. За ним уже давно велась слежка. В вину Михаилу Фёдоровичу вменялось то, что он встал на сторону солдат при их выступлении против ротного командира, попустительствовал распространению в дивизии нежелательных для правительства взглядов, пытался поднять образовательный и культурный уровень рядовых. За революционную пропаганду был арестован его подчинённый В. Ф. Раевский, «первый декабрист». Вскоре и сам Орлов получил приказ «состоять по армии» без нового назначения. Это было равносильно отставке и означало конец военной карьеры.

Годы, оставшиеся до восстания на Сенатской площади, Михаил Фёдорович прожил в беспокойстве и смятении. Тревожили неопределённость положения и вопросы следователей, присылаемые из Тирасполя и Кишинёва. Хотя Орлов и отошёл от тайных обществ, их руководство считало его своим и прочило в министры Временного правительства. Арестовали Михаила Фёдоровича в Москве через неделю после выступления декабристов. Его первый допрос проводил сам царь, оставивший об этом следующую запись: «Быв с ним очень знаком, принял я его как старого товарища и сказал ему, посадив с собой, что мне очень больно видеть его у себя без шпаги, что, однако, участие его в заговоре нам вполне известно и вынудило его призвать к допросу, но не с тем, чтобы слепо верить уликам на него, но с душевным желанием, чтоб мог вполне оправдаться».

Хотя Орлов и не был «товарищем» императора, он хорошо знал цену его словам.

— Он слушал с язвительной улыбкой, как бы насмехаясь надо мной, — вынужден был признаться Николай I, — отвечал, что ничего не знает, ибо никакого заговора не знал, не слышал и потому к нему принадлежать не мог. Всё это было сказано с насмешливым тоном и выражением.

На допросах в Следственном комитете и у самого императора Михаил Фёдорович держался с достоинством и почти всё отрицал. В связи с этим в журнале комитета появилась запись о том, что в показаниях Орлова не видно чистосердечности и объяснения его признаны неудовлетворительными. Михаилу Фёдоровичу не удалось скрыть своего сочувствия восставшим, и он бросил в лицо их обвинителям:

— Теперь легко сказать: «Должно было донести», ибо всё известно и преступление совершилось. Но, к несчастью их, обстоятельства созрели прежде их замыслов, и вот отчего они пропали.

Фразу подследственного о неблагоприятном стечении обстоятельств (ясно ведь, что надеялся на обратное, а значит, на победу восстания!) Николай I подчеркнул дважды, над словами «к несчастию» поставил 11 восклицательных знаков, а сбоку (на полях) — ещё один огромного размера… Российского самодержца прямо-таки взбесило это открытое признание подследственного, что он считает поражение восстания несчастием.

Следствие между тем открывало всё новые и новые стороны «преступной» деятельности Михаила Фёдоровича. 11 января 1826 года Николай I сообщал брату Константину в Варшаву: «Якубович только что изобличён: он признался в намерении убить нашего ангела (Александра I), и Орлов знал это».

Показания декабристов говорили о том, что он был чрезвычайно заметной и популярной фигурой в их среде. Поэтому можно понять недоумение великого князя Константина, писавшего царю после окончания процесса над декабристами: «Одно меня удивляет — поведение Орлова и то, что он как-то вышел сухим из воды и остался не преданным суду».

Да, Орлов избежал участи декабристов — помог брат, Алексей Фёдорович, ближайшее лицо к царю. Но Николай I вскоре пожалел о проявленной слабости, молвив как-то сокрушённо:

— Михаила Орлова следовало повесить первым.

Российский самодержец так никогда и не простил помилованного, обрёкши его на политическую и административную бездеятельность. Очень энергичный и деятельный Михаил Фёдорович напрасно пытался добиться какого-либо служебного назначения.

Повсюду стесняемый в своих действиях и порывах Орлов писал А. Н. Раевскому, старшему сыну героя Отечественной войны 1812 года: «Я чувствую довольно силы в самом себе, чтобы служить не для карьеры, а из гражданского долга. Ведь чего я в сущности хочу? Несколько более широкой деятельности, потому что я чувствую в себе больше способностей, чем могу применить в моей обстановке».

Отрешённость от гражданской деятельности привела к ранней гибели (в пятьдесят четыре года) этой незаурядной личности. Михаил Фёдорович скончался 19 (31) марта 1842 года, в день 28-й годовщины капитуляции Парижа, в самый знаменательный день его в общем-то несостоявшейся жизни. Это чутко почувствовал А. И. Герцен, писавший: «Несчастное существование от того только, что случай хотел, чтобы он родился в эту эпоху и в этой стране».

* * *

Кстати, к вопросу об известности Пушкина в начале 1820-х годов.

Из захолустного Кишинёва Александр Сергеевич часто сбегал в Одессу и любил побродить по её окрестностям. Как-то оказался в расположении артиллерийской роты и с интересом стал рассматривать орудия. К нему подошёл молодой офицер и поинтересовался, как он очутился в воинской части, и попросил назвать своё имя.

— Пушкин, — ответил поэт.

— Пушкин! — воскликнул офицер. — Ребята, пали!

Раздался залп. Сбежавшиеся офицеры поинтересовались причиной пальбы.

— В честь знаменитого гостя, — отвечал офицер, — вот, господа, Пушкин!

Несколько смущённого поэта повели к палаткам. Скоро появилось шампанское, и начался пир.

Инициатором необычной встречи поэта оказался Пётр Андреевич Григоров (1804–1851). Пушкинисты проследили его недолгую жизнь: из дворян Елецких, подпоручик конной артиллерии. В тридцать лет неожиданно постригся в монахи под