Решили, что Ванчик подождет возле подъезда, а мы с Витюшей поднимемся наверх. Мы уже были у цели, когда на последней площадке открылась дверь и выполз наш старый знакомый, не просыхающий дядя Степа: «Куда вы, ребята, я вас». Дядя Степа знает свой интерес, точно открывает дверь на наше почти бесшумное прохождение, Витька его успокоил: «Ничего, дядь Степ, мы тихо», а я добавил: «Поднесем тебе, дядь Степ, ты не сомневайся, сейчас Ванюша подойдет». Дядя Степа мотнул головой и на время скрылся за дверью. Чердак оказался закрыт, но нам было не впервой справляться с замком. Помещение неказистое, но довольно просторное – метров десять, маленькое пыльное окошечко над головой, три доски посредине для сиденья, по углам притащенные Ванчиком попоны.

Ничего здесь не изменилось в мое отсутствие. Через минут пятнадцать послышались шаги на лестнице. Слышно было, как дверь на шестом этаже снова открылась, это дядя Степа вновь вылез на площадку и, получив от Ванчика желаемое, заполз обратно. Взимая с нас налог, Ванчик предусматривает и эту статью расхода. Когда Ванчик с подружками (он называет их гирлы) были уже возле чердачной двери, случилось непредвиденное. Из квартиры напротив дяди Степиной выбежал человечек и бросился вдогонку за Ванчиком и девчонками, мы с Витькой из своего укрытия слышали, как он их поливал и грозил милицией. В таких случаях Ванчик быстро линяет, милиции он боится. Короче, через пять минут мы все стояли на улице, злые, как черти. Витька плевал в снег, Ванчик по-тихому матерился и ругал себя, что не вычислил быстроногого гражданина, не иначе как по болезни оставшегося дома. Вообще Ванчику хорошо известен состав жильцов подъезда и часы их домашнего пребывания, он даже хвастается, что при желании мог бы заняться наводкой.

Пока Ванчик матерился, а Витька сплевывал в снег сквозь зубы, я посмотрел на «гирл». Одну я знал, когда-то она училась в нашем классе. Ветка ее зовут, дура, каких свет не видел, как раз в Ванчиковом вкусе; вторую, долговязую, я не знал, а третья стояла ко мне спиной; что-то было в ней знакомое, я еще до конца не понял что, когда она обернулась. Анька это была, Анька Безуглова. Она в упор смотрела на меня без улыбки. Мне стало жутко. Ну, Ванчик! А Ванчик в это время что-то обдумывал, видно, у него был какой-то запасной вариант.

Я отозвал его в сторону: «Зачем Аньку привел?» Он оскалился: «Она сама, спросила про тебя и это… она ж твоя гирла еще с детсада». Поражаюсь, до чего у Ванчика морда бывает гнусная, притом что он вполне симпатяга, да и фамилия у него Милых.

Давно еще мама меня спрашивала: «Чего ты с ним водишься? Он же совсем другой, у него повадки какие-то звериные» (Ванчик легко шевелит ушами, смешно двигает носом и ходит очень тихо, как зверь). Интересно, с кем же мне еще водиться? С сыном американского президента?

Мы с Ванчиком с одной улицы, с одного дома, даже из одного подъезда, учимся в одном классе, в одной секция занимаемся. Чем он плох, Ванчик? Главное – товарищ хороший, не выдаст, не продаст, а что трусоват малость, деньгу любит – пустяки это. А вот бывают минуты – так бы по морде его симпатичной и съездил.

Ванчик тем временем предложил такой вариант. Сейчас он войдет в шестой подъезд, там наверху мастерская художника, ему, Ванчику, один пацан эту «хату» за рублевку продал. Если там никого нет и замок не очень сложный, можно рискнуть.

Я молчал, девчонки вели себя так, будто их ничего не касается и все это «наши трудности». Витька наотрез отказался. Сказал: «В мастерскую не полезу», в последний раз плюнул и ушел. Витька такой, с первого взгляда кажется рохлей, а, когда ему надо, проявляет волю, недаром хочет поступать в военное училище. Витька ушел, а Ветка с долговязой начали шушукаться и хохотать и все оглядывались на Ванчика. Ванчик подошел к ним, и они уже втроем стали покатываться. Мне подходить не хотелось, я примерно представлял, о чем идет речь. Анька тоже стояла не двигаясь, словно застыла на месте. Минуты две совещались, потом Ванчик пошел в подъезд на разведку, а долговязая сделала всем ручкой и улетучилась. Ванчик не возвращался долго.

Я успел немного подумать. Чего, собственно, мне надо? Зачем я здесь торчу? Я же неделю назад навсегда распрощался с чердаком. И, самое главное, при чем тут Анька? Она-то тут при чем? Может, она считает, что таким образом сумеет меня охомутать? И сбудется ее любимая мечта? Наверное, эти мои мысли выразились на лице, потому что Анька, стоявшая в двух шагах и глядевшая на меня во все гляделки, даже ойкнула: «Ты, Андрюша, не думай, ты сейчас что-то плохое подумал. Я ведь без претензий». Без претензий, но на что-то она все же надеется? Что сумеет понравиться или разжалобить, а чего доброго, шантажировать начнет или по-настоящему… Она ведь не Ветка, ей бабские хитрости не известны. Ну, этот Ванчик, ну, удружил! Лучше б даже та долговязая, чем Анька. Долговязую я не знаю и знать не хочу, нет мне до нее никакого дела. До Аньки, правда, тоже нет. Она сама вяжется. Уж очень ей захотелось. И чтоб непременно со мной. И без последующих претензий. И чего мне в голову брать, я же давно понял, что нужен ей как мужчина. Потом, когда я все заново прокручивал, я подумал, что ни разу за все это время не вспомнил про Олю. Не хотел вспоминать, слишком было бы дико.

Ванчик вернулся с веселой мордой, значит, порядок. По второму кругу стали забираться на лестницу, впереди мы с Ванчиком, сзади гирлы. Оказалось, что Ванчик уже справился с замком, и мы без задержки очутились внутри. Мастерская была чуть побольше нашего чердака и не такая темная. По стенам стояли небольшие картины, стол посредине был завален красками, из мебели только и было, что этот стол, две табуретки да старая поржавелая раскладушка, которой место было на помойке. А я-то слышал, что у художников не мастерские, а дворцы, с ванной, санузлом и двуспальными кроватями; видно, не у всех, этот был из бедных.

И картинки у него были какие-то бедные, малопонятные. На одной, например, были изображены два мелких человечка, он и она, на помосте, а вплотную по краям словно и не люди – лиц у них вообще не было, вместо лица – у кого рот, у кого нос, а у кого два глаза, вот и вся картина, да вот еще: эти рты, носы и глаза словно взбесились – глаза лезли из орбит, рты растягивались, уши раскручивались как пружины, видно, им не нравились два мелких человечка и хотелось согнать их с помоста – вот что я понял из всей этой дребедени. Халтура, а не живопись; Ванчик ее тут же окрестил «абстрактным дерьмом».

Ванчик времени не терял, поставил на стол бутылку, быстро ее открыл, вывалил из полиэтиленовой сумки десяток конфет, при этом он то и дело повторял: «Пошевеливайтесь, художник не дремлет» или «Тише, кажись, идет холсты дерьмом мазать» и для понта добавлял еще несколько слов. Вообще Ванчик в выражениях не стесняется, гирлы на это хорошо реагируют, некоторые еще похлеще загибают.

Мы с Ванчиком сели на табуретки, гирлы – к нам на колени. Пили из горла, по очереди: сначала Ванчик и Ветка, потом мы с Анькой. Ветка, я заметил, пьет мало, а пьянеет быстро, тут же сходит с тормозов – делай с нею что хочешь. Анька глотнула и закашлялась, пришлось бить ее по спине, а Ванчик зажимал ей рот, чтобы не так слышно было на лестнице. Когда пили по второму разу, уже не кашляла, обмякла. На меня водка плохо действует, я завожусь; так что пил умеренно, к тому же вечером дискотека и надо быть в порядке.