Достоверные сведения о сроках нападения Германии на СССР Мацуока стал получать только через несколько дней после возвращения в Токио, когда пакт с СССР был уже подписан[242]. Так, первое сообщение — шифрованная телеграмма посла Японии в Германии, пришедшее в Токио через три дня после заключения пакта, гласило: «В этом году Германия начнет войну против СССР». Такая же информация стала поступать в Токио вскоре от военных атташе Японии в других государствах[243].

До мая 1941 г. министр иностранных дел Мацуока даже после получения от посла Японии в Германии Осима информации о скором нападении ее на СССР не исключал возможности, что это сообщение Берлина для Японии ставит своей целью замаскировать подготовку нового массированного наступления германских войск на Англию[244].

Но в конце мая — начале июня Мацуока все-таки стал уговаривать императора Японии аннулировать советско-японский пакт о нейтралитете, чтобы затем, после развязывания войны Германией против Советского Союза, оккупировать Сибирь до Иркутска.

Тем не менее даже в начале июня Мацуока полагал, что вероятность германской агрессии против СССР составляет 40 % против 60 % возможности урегулирования конфликта[245].

Это мнение разделяли и генеральный штаб Японии и военный министр Тодзио[246].

«Собственно говоря, я заключил пакт о нейтралитете, — заявил Мацуока на 32-м координационном совещании правительства и ставки 25 июня 1941 г., — так как считал, что Германия и СССР не начнут войну. Если бы я знал, что они вступят в войну, я бы предпочел занять в отношении Германии более дружественную позицию и не заключил бы пакт о нейтралитете»[247].

Правда, это заявление, на наш взгляд, нельзя принимать на веру, так как о том, что надвигается война Германии против СССР, японскому министру иностранных дел дали достаточно ясно понять в начале 1941 г. из Вашингтона, чтобы избежать союза Токио и Москвы, и во время его бесед в Берлине весной 1941 г. И хотя он действительно не знал о начале войны в самое ближайшее время, скорее всего боязнью того, что в случае начала этой войны обезопасить Японию пактом с СССР будет уже трудно, и объясняется торопливость Мацуоки в этом вопросе[248].

В пользу точки зрения, что конкретные сроки нападения ему не сообщили специально, свидетельствует директива канцелярии Гитлера от 5 марта 1941 г.: во время предстоявших переговоров с Японией, т. е. с Мацуокой в Берлине, никоим образом не дать ему понять о существовании принятого 18 декабря 1940 г. плана «Барбаросса», по которому подготовка к войне с Советским Союзом должна была завершиться к 15 мая[249].

Вот почему весной 1941 г. Токио, несмотря на тревожные сообщения из Берлина, не форсировал мероприятий по подготовке к нападению на СССР. Это видно из того, что с 1939 г. до середины 1941 г. личный состав Квантунской армии увеличился всего на несколько десятков тысяч человек — с 270 тыс. до 300–350 тыс. человек[250], что составило не более половины численности советских войск на Дальнем Востоке[251].

Таково было действительное соотношение вооруженных сил двух стран с точки зрения угрозы безопасности СССР и реальной роли в сохранении этой безопасности пакта о нейтралитете вопреки традиционному мнению на этот счет советской историографии.

23 июня (24 июня по токийскому времени) 1941 г. посол СССР в Японии Сметанин в сопровождении будущего генерального консула в Саппоро, секретаря советского посольства Забродина посетил МИД Японии. Беседуя с министром иностранных дел Ё. Мацуокой, он спросил, будет ли считать себя Япония по-прежнему связанной пактом о нейтралитете с Советским Союзом в условиях начала войны Германии против СССР.

Мацуока ответил, что упомянутый пакт никоим образом не оказывает воздействия на тройственный пакт, очевидно, имея в виду ст. 5 о сохранении в период его действия существующего статуса в отношении СССР. И Сталин и Молотов, добавил он, знают, что Япония не подписала бы документа, который нарушал тройственный пакт.

После повторной просьбы советского посла недвусмысленно высказаться о намерениях Японии в сложившейся ситуации, Мацуока ответил, что Сталин не задавал ему подобного вопроса. Тем самым он, с одной стороны, дал понять собеседнику, что у советского вождя не было сомнений на этот счет, так как в противном случае пакт о нейтралитете не был бы заключен, и Сметанину следовало бы полагаться на мнение Сталина, а с другой — уклонился от прямого ответа.

Японский министр пояснил, что лично он, как и Сталин, не видел противоречия между пактом о нейтралитете с СССР и союзным договором Японии с Германией и Италией и что теперь Токио не может в одно и то же время оказаться и на стороне Германии, и на стороне Советского Союза.

С одной стороны, из слов Мацуоки следовало, что только нейтральная позиция Токио является единственно непротиворечивой. С другой — такой ответ позволял министру в выгодном свете представить свою позицию Берлину, пересказав германскому послу в Японии Отту только заключительную часть этой беседы, в конце которой он добавил, опять же в сослагательном наклонении, что Япония приостановила бы действие пакта о нейтралитете, если бы последний вступил в конфликт с ее союзом с Германией и Италией, который являлся основой внешней политики Токио. За такое, пусть даже косвенное подтверждение законности пакта о нейтралитете Мацуока получил выговор на 43-м заседании комитета японского правительства и ставки 1 августа 1941 г.[252]

Таков, на наш взгляд, объективный смысл высказывания японского министра в этой беседе. Другое дело, что он при этом думал и какие акценты расставил при изложении беседы послу Германии в Токио Отту, позволившие последнему направить 3 июля 1941 г. следующую телеграмму: «Мацуока сказал, что причиной такой формулировки японского заявления советскому послу являлась необходимость ввести русских в заблуждение или по крайней мера держать их в состоянии неопределенности ввиду того, что военная подготовка еще не закончилась. В настоящее время Сметанин не знал о поспешной подготовке, которая проводится против СССР и на которую сделаны намеки в решении правительства, переданном нам»[253].