Следует отметить одно любопытное обстоятельство, относящееся к истории Хирама. До девятнадцатого века она держалась в строгом секрете и являлась частью того тайного знания, которое доверялось только вновь посвященным. Однако примерно в 1737 году Францию захлестнула паранойя (она не утихает и по сей день), связанная с масонством и его тайнами. Последовали полицейские облавы. В масонские ложи были внедрены агенты, чтобы узнать, что там происходит. Некоторые масоны оказались предателями, и произошла утечка информации. В результате появилась первая в бесконечном ряду серия разоблачений, которая оказалась в высшей степени разочаровывающей. Тем не менее история Хирама стала достоянием публики. С ней познакомились не имеющие отношения к масонам люди, и она утратила большую часть своей зловещей таинственности.

В 1851 году французский поэт Жерар де Нерваль, вернувшись из путешествия на считавшийся в те времена экзотикой Ближний Восток, опубликовал толстую, 700-страничную книгу мемуаров под названием «Путешествие на Восток». В своем произведении Нерваль не только делится собственными впечатлениями (некоторые из них наполовину вымышленные), но также дает описание местности, нравов и обычаев местного населения, пересказывает услышанные легенды, предания и сказки. Среди всех этих историй есть наиболее полный, подробный и будоражащий воображение – какого не встречалось ни до, ни после – вариант легенды о Хираме. Нерваль не только передал основную канву, приведенную выше. Он, насколько нам известно, впервые обнародовал мрачные мистические традиции, связываемые масонами с происхождением и квалификацией Хирама.

Особенно интересно, что Нерваль вообще не упоминает о масонстве. Считая эту историю одной из местных народных сказок, прежде неизвестную на Западе, он утверждает, что слышал ее от одного рассказчика-перса в константинопольской кофейне.

У другого писателя подобная наивность выглядела бы правдоподобной, и сомневаться в его утверждениях не было бы особых причин. Однако Нерваль вращался в тех же литературных кругах, что и Шарль Нодье, Шарль Бодлер, Теофиль Готье и молодой Виктор Гюго. Все они проявляли интерес к мистике и эзотерике. Неизвестно, был ли сам Нерваль масоном, возможно, нет. Но он мог иметь связи с другими оккультными сектами и тайными сообществами. В любом случае не может быть сомнений в том, что он прекрасно понимал, что он делает – то есть ему было известно, что изложенная им история (даже если он действительно слышал эту версию в константинопольской кофейне) была не сказкой народов Востока, а основным мифом европейского масонства. Остается загадкой, зачем Нерваль решился раскрыть тайну и почему он выбрал именно такую форму, и загадка эта уходит корнями в сложную политику «возрождения оккультизма» во Франции середины девятнадцатого века. Тем не менее, его фантастический, запоминающийся и будоражащий воображение пересказ легенды о Хираме – это самая полная и подробная версия, которую мы имеем.

Архитектор как маг

Легенда о Хираме представляет элемент иудаистской традиции в масонстве. Тем не менее, в некоторых ее вариантах, включая вариант Жерара де Нерваля, в ней чувствуется и исламское влияние. Нерваль утверждал, что услышал свою версию из исламских источников. Каким же образом она нашла дорогу в сердце средневековой христианской Европы? И почему ей придавали такое значение строители христианских храмов? Начнем со второго вопроса.

Иудаизм запрещает «сотворение кумиров». Ислам унаследовал и сохранил этот запрет. С точки зрения иудаизма и ислама культурные традиции враждебны изобразительному искусству – любому изображению естественных форм, включая, разумеется, самого человека. Украшения, обычные для христианского храма, нельзя встретить ни в синагоге, ни в мечети.

Отчасти этот запрет основан на том, что любая попытка изобразить природу, включая человеческие формы, является богохульством – это попытка человека соперничать с Богом, посягнуть на его роль творца и присвоить ее себе. Только Господу принадлежит право создавать формы из ничего, вдыхать жизнь в глину. Для человека создание точной копии этих форм, то есть копии жизни из дерева, камня, краски или любого другого материала, было нарушением божественной прерогативы и, следовательно, пародией и искажением.

Однако существует и более глубокое теологическое обоснование этой на первый взгляд чрезмерно формальной догмы, и это обоснование имеет общие черты с идеями пифагорейцев. Как в иудаизме, так и в исламе Бог един. Бог во всем. С другой стороны, формы ощущаемого мира многочисленны, разнородны и разнообразны. Такого рода формы свидетельствуют не о единстве Бога, а о фрагментации бренного мира. Если Бог и является творцом, то сотворил он не разнообразные формы, а единые принципы, которые пронизывают все эти формы и лежат в их основе. Другими словами, Бог сотворил основные закономерности форм, определяемые исключительно угловыми градусами и числами. Именно через форму и числовые соотношения, а не через разнообразие, проявляется величие Господа. Поэтому божественное присутствие достигается в тех сооружениях, в основе которых лежит форма и число, а не изобразительные украшения.

Синтез формы и числа – это, конечно, геометрия. Этот синтез реализуется посредством геометрии и регулярного повторения геометрических узоров. Поэтому изучение геометрии ведет к постижению абсолютных законов – законов, которые свидетельствуют о лежащем в основе всего, сущего порядке и плане, о всеобщей вязи. Этот основной план был, разумеется, непогрешим, непреложен и вездесущ; именно эти его качества свидетельствуют о божественном происхождении. Это видимое проявление божественной силы, божественной воли и божественного мастерства. Таким образом, и в иудаизме, и в исламе геометрия предполагает божественные пропорции, окутанные трансцендентной и имманентной тайной.

К концу первого века до нашей эры римский архитектор Витрувий сформулировал принципы, которые станут основами для будущих строителей. Он рекомендовал, к примеру, чтобы строители на взаимовыгодной основе объединялись в сообщества, или «коллегии». Он настаивал, чтобы «алтари были обращены на восток», как это имеет место в христианских церквях. Важнее, однако, тот факт, что он считал архитектора не просто специалистом. Он говорил, что архитектор должен быть искусным чертежником, математиком, быть знаком с историческими трудами, философией, музыкой, астрологией. Таким образом, для Витрувия архитектор был своего рода магом, обладающим всей суммой человеческих знаний и посвященным в основные законы творения. Самым главным из этих законов была геометрия, на которую архитектор должен был опираться, чтобы строить храмы «при помощи пропорции и симметрии…».

В этом отношении принципы иудаизма и ислама тоже совпадают с принципами классицизма. Что как не архитектура есть высшее применение и воплощение геометрии – применение и воплощение, которое идет дальше живописи и переводит геометрию в трехмерное пространство? Разве не в архитектуре геометрия получает свое материальное воплощение?

Таким образом, только строения, основанные исключительно на геометрии, без отвлекающих украшений, были пригодны для поклонения богу и для присутствия божественного духа. Поэтому архитектура и синагоги, и мечети основаны не на украшениях, а на геометрических принципах, на абстрактных математических соотношениях. Единственное дозволенное украшение – это абстрактный геометрический орнамент, например, лабиринт, арабески, шахматный узор, а также арка, колонна или другие такие же «чистые» воплощения симметрии, правильности, баланса и пропорций.