Доктор Паркер с женой завтракали на лужайке перед небольшим викторианским коттеджем, построенным соответственно в эпоху всеевропейской бабушки — королевы Виктории. Загородный дом был куплен давно, лет пятнадцать назад. С той поры Паркеры жили в нем постоянно.

Дом был уютным. Кофе — горячим и ароматным. Газон — свежим и сочным. В прозрачном небе ярко сияло ласковое, нежаркое солнце.

И тем не менее доктор Паркер хмурился.

Причиной его беспокойства являлась жена.

Лицо ее сейчас было бледным, густые тени обметали воспаленные глаза. Болезненную бледность кожи подчеркивал нездоровый румянец. Яркие пятна пламенели на скулах миссис Паркер, навевая нелепое предположение о паре звонких пощечин, полученных только что. Глаза, в траурном обрамлении теней, мерцали сумасшедшим, лихорадочным блеском.

С женщиной явно творилось что-то неладное, и в этом Ральф Паркер усматривал именно профессиональную проблему.

И тревога заползала в его душу.

Впервые доктор Паркер увидел будущую жену… на операционном столе.

Сделав одну из первых блестящих своих операций, он буквально вытащил ее с того света, а потом терпеливо выхаживал на протяжении целого года.

Расстаться после того, как здоровье пошло на поправку, обоим показалось нелепостью.

Теперь за плечами было двадцать пять лет счастливого супружества.

Впрочем, счастливым оно было все же относительно.

Спасена была жизнь женщины, но — увы! — не ее здоровье.

Двадцать пять лет миссис Паркер опасно балансировала если не на грани жизни и смерти, то уж точно — между полной неподвижностью и постоянным страхом оказаться прикованной к постели. Периодически болезнь брала верх — многие месяцы женщина провела в инвалидном кресле.

Потом наступало облегчение, она вставала, двигалась, но и тогда не ощущала себя полноценной — боязнь, что в любую минуту тело откажет снова, жила в ней постоянно. Страдания, разумеется, не проходили бесследно — душевное состояние миссис Паркер оставляло желать лучшего. Ситуация менялась с каждым годом, причем не в лучшую сторону.

Правда, менялась она довольно медленно — это было единственным утешением. Довольно слабым, впрочем.

Что оставалось Ральфу?

Надеяться на то, что душевная болезнь не перегонит физическую — женщина умрет раньше, чем лишится рассудка.

И он надеялся.

«Быть может, — размышляя, доктор Паркер шел еще дальше, — Господь будет милосерден и мы умрем вместе, прежде чем это случится. Автомобильная катастрофа, например?..»

Со стороны это выглядело странно — красивый, полный сил моложавый мужчина безумно любил свою искалеченную жену.

На протяжении всех двадцати пяти лет.

— Ты хорошо себя чувствуешь, детка?

— Почему ты спросил?

— Я задаю этот вопрос постоянно, каждый день, а иногда — по нескольку раз на день, разве ты не замечала? Потому что люблю тебя и беспокоюсь о тебе. Это естественно, по-моему.

— Ты говорил не так, как всегда.

— Тебе показалось.

— Нет, не показалось. Я знаю все твои интонации. Сейчас ты встревожен. Почему? Мне станет хуже?

— Тебе станет хуже, детка, если ты и дальше будешь себя накручивать. Мнительность — самый болезнетворный микроб из всех, которые мне известны.

— Это не мнительность, Ральф, это страх. Я ужасно боюсь, что это случится именно теперь и мы не сможем поехать. Ужасно боюсь.

— Уверяю, совершенно напрасно. Хотя, откровенно говоря, меня не слишком вдохновляет это путешествие.

— Но, Ральф! Умоляю тебя! Мы столько говорили об этом — ты согласился! Зачем же снова? Зачем ты мучаешь меня? Это жестоко.

Успокойся, дорогая, пожалуйста, успокойся. Я да слово и не намерен брать его обратно. Мы едем. Едем. Слышишь? Мы едем! Но отношение мое к этой затее не изменилось. С этим ничего не поделаешь.

— Дай слово! Поклянись, что ты не передумаешь и не станешь делать ничего такого…

— Какого?

— Такого… Чтобы помешать мне поехать.

— Клянусь. Но скажи, ради всего святого, зачем мы тащим за собой машину? Кого ты собираешься потрясти за океаном? Где кататься?

— Господи, Ральф! Ты все начинаешь сначала. Тысячу раз я объясняла тебе — это мечта. Давняя, детская, сокровенная мечта. Я хотела роскошный автомобиль. Я видела себя за рулем. Я мечтала прокатиться по улицам, чтобы все оборачивались мне вслед.

— Я знаю, детка. И я подарил тебе автомобиль. И ты катаешься на нем, когда пожелаешь. И все оборачиваются тебе вслед.

— Это совсем не то, Ральф, как ты не понимаешь! Совсем не то! Это другой город и другие люди. Они знают меня — миссис Паркер, знают, что я твоя жена и ты подарил мне эту машину. Это другое! Я хочу на те улицы, которые видела в детстве. По ним я мечтала ездить. И я прокачусь по ним, чего бы это ни стоило! Послушай, Ральф, ты не смеешь мне мешать. Это последняя — может быть — радость, которую мне дано испытать. Тебе ли не знать, Ральф, сколько мне еще осталось? Тебе ли не знать?

Это был запрещенный прием.

Впрочем, последнее время женщина пользовалась им довольно часто.

Ей было слишком хорошо известно, что на доктора Паркера это действует безотказно. Так случилось и теперь.

Ральф сдался.

И мысленно дал себе слово больше никогда не возвращаться к этой теме.

По крайней мере до той поры, пока странный каприз жены не будет исполнен.

До конца.

3 апреля 2002 года

9 часов 15 минут

— Я чувствую себя последним скотом, Полли, но не могу отправить вас спать. Для вашей светлой головы есть работа. Срочная, увы!

— Вы будете скотом, Стив, если сами завалитесь спать.

— Упаси Боже!

— Вот и я о том же. Пойдемте пить кофе и начнем работать.

— Работать можно и за кофе — дело пойдет быстрее, и я наконец смогу отпустить вас с чистым сердцем.

Яркие солнечные пятна рассыпались по зеленому убранству Belgrave Square.

Косые лучи пронизывали пышные кроны деревьев, и оттого нарядная листва золотилась.

На газонах еще лежала свежая роса, прохладные слезы отступившей ночи. Но и ей перепало по солнечному зайчику — капли искрились, переливаясь всеми цветами радуги, словно рассеянная красавица рассыпала в траве горсть драгоценных камней или сорвалась с ее лебединой шеи, разлетевшись по ветру, нитка бесценных бус.

Оказавшись на улице, они на секунду зажмурились.