— Это вложил Господь…

— Кто спорит? — отпарировал я. — Но человек поднялся на ступеньку выше, развивая то, что вложил Господь. Мы защищаем и тех, кого животные никак не защищают. Напротив, нередко изгоняют или убивают… Я говорю о больных, слабых, увечных. Только человек это делает, чем отличается от всех зверей на свете.

Епископ сказал строго:

— Господь предусмотрел все!

— И мы действуем по его плану, — согласился я. — Но это уже сделали мы сами, а не Господь. Он заложил фундамент, а строить здание велел нам.

Епископ спросил настороженно:

— Какой фундамент?

— К примеру, — ответил я, — Господь придумал совокупление и велел всем плодиться и размножаться. Но человек со временем, развиваясь и усложняясь, придумал еще и любовь…

Принцесса бросила в мою сторону странный взгляд и тут же отвернулась.

Всадники первым делом расседлывали усталых коней, чуточку давали остыть и вели на водопой. Речка, которую мы обнаружили, крохотная, почти ручей, но нам в самый раз.

Затем на зелени бесконечного луга расцвели шатры, заполыхали костры, все в шахматном порядке, чувствуется дисциплина Макса, даже в той части, где расположились конники Клемента. Там теперь переняли эту полезную особенность, когда на большой скорости можно промчаться через весь лагерь, не натыкаясь на костры и никого не сбивая с ног.

Норберт сообщил, что поблизости только небольшой городок Буганвиль и несколько деревень, но у нас пока запасов хватает своих с избытком, можно обойтись без грабежей, пусть о нас пойдет такая вот удивительная молва, как о войске каких-то иисусиков.

В мой шатер первыми явились Альбрехт, он ухитрился стряхнуть все свои воинские обязанности на Паланта, наслаждаясь положением советника, который ни за что не отвечает, а также Сулливан, потом подошел епископ, пришли даже принц Сандорин и принцесса Аскланделла, а последним тихохонько и очень интеллигентно проскользнул в шатер, словно некая тень, Мидль.

Сулливан грозно нахмурился, герцог должен заходить с достоинством даже к королям, не только к принцам, но промолчал, хотя мне показалось, что после совещания напомнит Мидлю о достоинстве.

В самом деле, подумал я, у меня три герцога в одном шатре, что уже перебор: Клемент, Сулливан, Мидль и трое принцев, что вообще ни в одни ворота не лезет, пусть даже одно из них — принцесса, и еще одна сейчас пока в городе, но может явиться в любой момент…

— Все идет по плану, — сказал я оптимистично, как и должен в большинстве случаев говорить вождь, желающий, чтобы за ним следовали, — все развивается просто блестяще!.. Единственное, где мы пока не сумели добиться перевеса над Мунтвигом, это идеологическая подпитка.

На меня смотрели озадаченно, Альбрехт покосился по сторонам и пробормотал:

— Ваше высочество…

— Да, граф?

— Не все идеально понятно, — ответил Альбрехт. — Вообще-то понятно, но не совсем как бы прозрачно, потому…

— Ясно, — прервал я. — Говорю, что я занялся армией и перевооружением, а вот на идеологическую подоплеку зря не обращал внимания. Думал, Мунтвиг — последователь Карла, идет по его стопам. И никакой идеологии, кроме как «убивай и грабь», просто нет.

— А в чем разница?

Я тяжело вздохнул.

— Не замечаете? Почему никто не замечает, хотя это так важно? Кто бы подумал, что он применит такое просто чудовищное оружие!

На меня смотрели в недоумении, Альбрехт, спросил с тем же подчеркнутым непониманием, выражая глас общественности:

— Да что он сделал особенного?

Я сказал с расстановкой:

— Он поднял все страны Севера на великую и священную войну с миром Тьмы, что находится на Юге!.. Это мы, если вы еще не поняли, армия Тьмы и олицетворение Зла.

От моих полководцев донесся общий вздох негодования, смешанного с недоумением, что за хрень, дескать, да и почему принц придает такое огромное значение характеристике от противника, это же нормально, когда обе стороны поносят друг друга…

Сулливан буркнул:

— Нас ведет церковь. Все это знают.

— А это нечестивая церковь, — объяснил я саркастически. — Как они полагают. Слишком много мы надстроили над тем фундаментом… вернее, над краеугольным камнем, который заложил Иисус. Ведь он сказал апостолу Петру: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою». Так вот, мы такое выстроили, что того камешка уже и не видно, а такое, на взгляд апостольской церкви Мунтвига, — кощунство, ибо нельзя людям толковать слова Творца и что-то домысливать.

Сулливан, который обычно отмалчивался и вообще старался много не светиться, снова проговорил гулко, словно сам для себя:

— А это наше дело? Пусть церковники разбираются…

— Церковники друг у друга волосы рвут, — напомнил я, — как только начинаются диспуты. А потом, кто бы ни победил, победившие сжигают оппонентов на кострах, объявляя их еретиками. Вот так, оптимистично и с песней, продвигается вперед к победе богословие.

Альбрехт скривился.

— А меня мать уговаривала выбрать путь священника, представляете… Что-то у меня голова кругом… Как будто дубиной по голове хватили сзади. Значит, это мы — Зло, а они там — Добро? И это они идут очищать мир от нечисти?

— Вот-вот, — сказал я угрюмо, — представляете, как народ одурманили? Нет, чтоб сразу сказали честно, мол, идем убивать и грабить… Точно, больше бы народу набрали!.. А так только идейные… Их меньше, но одолеть таких труднее, а еще они никогда не разбегаются, черти бы их побрали!

Он пробормотал:

— Это мы заметили… Всякое ворье разбегается, а вот рыцари бьются так, будто в самом деле верят в ту дурь, которую провозгласил Мунтвиг!

Все сидят серьезные, только принц Сандорин ничего не понял, а Аскланделла так и вовсе цветет, нахально улыбается такому чистосердечному признанию, что Мунтвиг нас переиграл.

— Потому вам добавочное задание, — сказал я. — Всем-всем!.. Везде и всюду разъясняете местному населению, что это мы — Силы Добра и Света, идем под знаменами церкви, а нам противостоят Силы Тьмы и Зла во главе с Темным Властелином Мунтвигом, что жаждет всех ввергнуть к себе в ад!

Альбрехт спросил с недоверием:

— Думаете, сработает?

— Если даже наша пропаганда не победит, — ответил я, — то встречный столкнется с той стеной лжи и клеветы, а когда огонь взаимоуничтожится, то мы еще посмотрим, кто сильнее в ратном деле, а не в клевете!

Лица всех посветлели, в глазах заблистала гордость, а плечи расправились с такой мощью, что я услышал треск суставов. Лишь принцесса поморщилась, но ее мнения никто и не спрашивает. Во-первых, невеста Мунтвига, во-вторых, вообще женщина, принц Сандорин слишком уж вольно пользуется своим титулом.