у женщин с несколькими складками назади. Обувь также из оленьей шкуры, с длинными голенищами, частью из толстого сукна, частью из мягкой оленьей кожи, которые заменяют панталоны. Рубаха не принадлежит к народной одежде. Головной покров у мужчин высокий и остроконечный[115], у женщин — плоский и закругленный; первый из мягкого оленьего меха, второй — из беличьего или горностаевого. Год от году уменьшающееся число диких оленей, а вместе с тем и успехи цивилизации заставили как самоедов, так и остяков променять свои меховые одежды из оленьей шкуры на русское платье, которое здесь состоит по преимуществу из кафтана толстого сукна, покроем похожего на самоедско-остяцкую оленью шубу. Русские называют его зипуном, самоеды — kundsch или kundje[116]; его носят как у самоедов, так и у остяков оба пола с вышесказанным генерическим[117] различием на спине[118].

Как в одежде и жилищах, так точно и в остяцких частях хозяйства сказывается влияние русских на лесных самоедов. В особенности замечательно то, что по Кети, Парабели, Чае и Чулыму местами начинают уже при собаках держать и лошадей, рогатый же скот есть только на Чулыме, а овец нет ни по одному из поименованных притоков. Употребление соли и хлеба, которое у лесных самоедов, смотря по степени их зажиточности, сделалось более или менее общим, должно приписать также влиянию русской цивилизации. Впрочем, вообще лесной самоед ест хлеб только в случае, когда у него нет мяса. Северные самоеды едят охотнее сырое мясо, южные же почитают это грехом и потому мясо лосей, оленей, зайцев, белок обыкновенно варят или жарят, а птичье вялят на солнце[119]. Рыбу едят и сырую, и жареную, вареную, сушеную и соленую[120]. Других яств, кроме упомянутых, у лесных самоедов немного, да и эти немногие, кажется, заимствованы у русских и татар. Из них следует упомянуть по преимуществу о двух, известных во всей Северной России под названием «бурдука» и «саламаты». Первое — жидкая кашица, варимая на воде; второе — густая, вкусная каша, которая, смотря по обстоятельствам, варится с маслом, рыбьим жиром, налимовыми печенками и т.п.

Сказавши несколько слов о жилищах, одежде и кушаньях лесных самоедов, упомянем вкратце о вседневных их работах и занятиях. На дворе осень, и самоеды сидят в своих маленьких деревушках, занятые каждый приготовлениями к предстоящей охоте. Мужчины куют и столярничают, женщины шьют и пекут. Только что установится зима — вся деревня начинает снаряжаться к отъезду. Каждая семья приготовляет для себя несколько так называемых нарт, то есть маленьких саней, в которые запрягают собак. Эти нарты нагружаются мукой, хлебом, сухарями, крупой, рыбой и другими съестными припасами, одеждой, топорами, ножами, охотничьими снарядами[121], берестяной переносной юртой и тому подобным. В них же укладывают и маленьких детей. Засим в каждый нарт запрягают по две, про три или по четыре собаки, смотря по достаткам хозяина. Лошади, бесполезные в эту пору, оставляются в деревне без всякого о них попечения, кроме того, что их снабжают на несколько месяцев запасом сена, которое сваливается в отворенный сарай, служащий вместе и конюшней[122]. Справив все это, семьи отправляются в леса и пустыни, каждая по своему направлению[123]. Отец семейства становится в главе поезда, прелагает дорогу своими лыжами и высматривает дичь. За ним по пятам следуют прочие члены семьи, которые также бегут на лыжах, правят собаками и помогают им тащить нарты. Так тянутся они от утра до вечера. Начнет смеркаться, маленький караван этот останавливается, разбивают берестяную юрту, ставят котел на огонь, и утомленные странствованием по лесу путники отдыхают, сидя вокруг согревающего огня. С рассветом караван уже снова в движении. Через несколько дней добираются, наконец, до своего места охоты. Здесь они большей частью находят готовую уже бревенчатую или дощатую юрту прежних годов; в случае же отсутствия ее довольствуются и берестяной. И вот самоед начинает охотиться, бродя по окрестным лесам. Каждый день с утра до вечера он в беспрестанном движении, иногда он и ночует в снежном сугробе. Он стреляет, расставляет и осматривает свои капканы, поднимает зверя и т.п.[124]. В охоте принимают участие даже женщины и дети, они не отходят, однако ж, далеко от юрты и ловят преимущественно белок. Во время отсутствия родителей малые дети остаются без всякого призору на произвол судьбы, слишком же резвые привязываются в юрте на веревку. Когда под вечер члены семьи возвратятся из лесу и усядутся вокруг кипящего котла, каждый имеет рассказать какое-нибудь с ним приключение, а не случилось ничего — рассказывают и сказки. Так проходят день за днем, неделя за неделей в трудах, нужде и лишениях всякого рода. Перед Рождеством они возвращаются для празднования его в деревни. Рождественские занятия их скорей можно назвать времяпрепровождением, нежели работой. Они ловят рыбу, делают поездки на лошадях, продают добытое близ какого-нибудь кабака и запасаются новыми жизненными потребностями. В конце января или в начале февраля они отправляются снова в леса и остаются там до поры, когда дороги начнут уже портиться. Возвратившись домой, в продолжение короткой весны самоед готовится к предстоящей рыбной ловле. Со вскрытием рек и озер деревня снова пустеет: жители ее плавают в своих маленьких челноках[125] от берега к берегу, от одного рыбного угодья к другому. На каждом они разбивают берестяную юрту — всегдашнюю спутницу самоеда. Так же, как и остяки, томские самоеды ловят рыбу сетями, вершами, неводами, крючьями, заколами и т.д. Рыбная ловля продолжается безостановочно до начала сентября — времени сенокоса, охоты за тетеревами и сбора брусники и кедровых орехов. По окончании этих занятий рыбная ловля продолжается еще до самых морозов. Тут каждая семья возвращается уже домой со сбереженными для собственного употребления запасами сушеной рыбы.

Письма

I

Доктору Лёнроту. Енисейск, 20 марта (1 апреля) 1846 г.

Письмо твое от 7 января я получил только 24 марта (н. ст.) в Красноярске, где оно, кажется, пролежало несколько времени на почте. С месяц тому назад я написал тебе несколько строк из деревни Молчановой и полагаю, наверное, что они уже дошли до тебя. В таком случае тебе известно, что из Молчановой я отправился в Томск, а оттуда чрез Ачинск и Красноярск в Енисейск, где и нахожусь со вчерашнего дня, ужасно усталый и измученный продолжительным путешествием. Не взирая, однако ж, на то, я думаю на днях ехать далее, верст за 90 к западу отсюда,