и она, рассчитав, что именно около этого времени я должен находиться в Красноярске, написала к отцу, чтоб он принял участие в бесприютном страннике. Замечательно, что письмо, написанное в Холмогорах, следовательно, проехавшее более 6000 верст, пришло в Красноярск за несколько часов до моего приезда в этот город, но еще замечательнее то, что отец госпожи Якубович был ссыльный крепостной человек, употребивший на воспитание дочери все достояние свое, добытое необыкновенной предприимчивостью и оборотливостью.

Что касается до моего здоровья, то переезд в 1000 верст с залишком, разумеется, порасшатал его несколько, но я надеюсь, что вскоре оправлюсь. Товарищ мой, которому бы следовало быть уже в Анциферовской волости, для изучения языка енисейских остяков, как слышно, изменил свой план и живет в окрестностях Енисейска. Отчет мой о самоедах Томской губернии почти кончен, но за дурными дорогами я не могу его отправить раньше моего возвращения в Енисейск в половине мая. Более на этот раз мне нечего писать...

P.S. Еще не успел я запечатать письма, как явился ко мне здешний голова с одним из пумпокольских остяков. Из первых же расспросов я узнал от него, что туземцев, принадлежащих к Натско-Пумпокольской волости, только 24 души мужского пола и что они действительно настоящие самоеды, по языку весьма мало отличающиеся от томских. Итак, список слов Клапрота ложен. Но откуда же он взял его? Слух о том, что Бергстади переменил план своего путешествия, оказался несправедливым. Желаю, чтоб он был счастливее меня относительно толмача: приведенный теперь ко мне оставил в лесу жену и детей, которые непременно умрут с голоду, если он не воротится к ним через две недели. Итак, в течение этого короткого времени я должен пройти весь курс пумпокольского наречия, потому что отыскать другого в настоящее время года нет никакой возможности. И этого отыскивали целых десять дней, а между тем дороги ежедневно становятся хуже.

IV

Асессору Раббе. Маковская, 3 (15 апреля) 1846 г.

Я живу здесь ровно 4*/2 часами раньше тебя, а теперь ровно 6 часов утра, следовательно, по всей вероятности, я тревожу тебя в самом сладком сне. Да послужит же мне извинением в этом то, что я сам подвергся тому же: возвратившийся с самоедом староста разбудил меня, несмотря на ночное время, но так как он отправляется в Енисейск тотчас же, то и не могу написать тебе многого. Не знаю, найдется ли в прилагаемом письме к Шёгрену что-нибудь для помещения в «Morgenblatt». Впрочем, отчет для «Suomi» уже готов, он в десять листов и касается финско-самоедских вопросов. Между прочим, в нем две самоедские саги и несколько песен в прозаическом переводе. По моему мнению, он будет весьма соответствующей статьей для нашего журнала. Надеюсь, что в июле он уже будет в твоих руках. Благодарение богу! Бергстади теперь на Енисее посреди остяков, где ему не придется терпеть нужду. Желательно только, чтобы он так вполне приохотился к филологическим разысканиям, к которым до сих пор не обнаруживал особенной наклонности. Чрез несколько недель, вероятно, догоню его, и тогда мы отправимся вниз по реке прямо в Туруханск — местность, одно уже название которой заставляет содрогаться даже и самоедов. Мне все сдается, что этот Оркус лишит меня жизни; впрочем, «зайдет солнце на пророки» — говорит пророк Михей (гл. 3, ст. 6). Но, чтобы ничего не иметь на совести, ты, верно, будешь так добр, что не прекратишь присылки газет и другой пищи по крайней мере для моей души, так как она, по одному древнему изречению, «благороднейшая часть человеческого тела».

Поклонись моим друзьям Виллебранду, Р. Тенгстрему и другим и попроси их хорошенько, чтобы они уж лучше в этот-то год писали ко мне почаще, потому что в следующем, вероятно, снова попаду «ihmisten ilmoihin» (в среду людей). Засим желаю тебе приятного продолжения сна.

V

Лектору Коллану. Енисейск, 8 (20) мая 1846 г.

Несколько дней тому назад я возвратился в Енисейск из небольшой лесной деревушки (Маковской) при реке Кети, где я провел несколько недель в изучении самоедского наречия, которое до сих пор считалось енисейско-остяцким. Этим заканчиваются мои исследования в обьской речной области, и я готовлюсь теперь к предстоящему мне новому ряду поездок по Енисею. Полагают, что Ангара вскроется на этих днях, и только что тыл мой освободится ото льдов, я тотчас же сажусь в лодку и пускаюсь вниз по реке в страну туруханских тундр — давнюю цель моих помыслов. В этой самоедской Похйоле (северной стране) я проведу лето, осень и большую часть зимы, если только здоровье и силы позволят это. Говорят, что еще ни один приезжий не заживался в Туруханске. Но подобные опасения едва ли когда-нибудь отвращали ученого путешественника от требуемой его исследованиями поездки.

Пока я жил среди лесов, Бергстади пребывал на берегах Енисея в деревне Анциферовой и занимался изучением языка, который хотя и слывет остяцким, но, вероятно, принадлежит другому, большей частью уже вымершему племени[130]. Так как подобное исследование его потребовало бы больше времени, нежели сколько я могу уделить на это из назначенных мне трех лет, то Бергстади и изъявил готовность не оставить меня своею помощью в исследовании этого бедного языка, готового сойти в могилу без имени и крещения. Предполагавшаяся поездка Бергстади в Казань не состоялась, потому что не получил необходимого для нее вспомоществования. Бергстади рассчитывал на одну из русских стипендий, но эти стипендии выдаются теперь только будущим учителям русского языка. Цель же поездки Бергстади была совсем другого рода. Тебе, вероятно, известно уже, что казанский край кишит финскими племенами, каковы, например, чуваши, черемисы, вотяки, мордва, не говоря уже об отатарившихся башкирах. Тут же жили и вымершие, но все-таки важные для исторического исследования болгаре. Здесь есть и природные татары, и буряты (монголы), и, сверх всего этого, при университете находятся отличные, известные даже Европе профессора языков тюркского, монгольского и даже манджурского. На всем земном шаре я не знаю места, более удобного для сравнительного изучения финского языка. В этом убедился и Бергстади во время нашего пребывания в Казани в прошлом году, и еще в то же время пробудилось в нем желание сделать этот город на некоторое время местом своих занятий. Он не только рассчитывал получить стипендию на этот предмет, но еще надеялся, что другие земляки его, увлеченные тем же интересом, последуют его примеру, и что, таким образом, пребывание его на чужой стороне облегчится совокупностью занятий. План Бергстади, как я уже сказал,