Перекрестился.

– Как это, видение?

– Да вот так. С лета всё началось, – оглянувшись на болото, негромко заговорил Егор. – Как всегда работали мы, лес валили. Вдруг смотрим: бабка стоит невдалеке. В длинном платье, в чёрном платке. Руки на животе, голова чуть вперёд наклонена, но лица не видно. Непонятно, то ли на нас смотрит, то ли под ноги. Мы вроде как с ней заговорить хотели, так она нас не слышит. Стали кричать – тот же казус. Подойти не было никакой возможности, кругом вода. Постояла она так недолго, перекрестилась и… исчезла.

– Как так, исчезла?!

– А вот так, как говорю, так и есть! – покачал головой Егор. – Ей-богу, не вру. Не я один такое сказать могу, все мужики подтвердить могут.

– Да!.. Точно… Было. Правду говорит. Видели! – наперебой заговорили старожилы, поддерживая своего товарища. – Говори, Егорка, дальше.

– Так вот. С той поры бабка стала к нам являться. То далеко видим её, то близко. Иногда долго стоит. В другой раз быстро исчезает. То крестится, то просто смотрит. А по болоту ходит – что плывёт. Вода кругом, а она не тонет. Идет, идет, а потом исчезнет. Диво, да и только! Да будет время, вы её сами увидите. Мы её два дня назад наблюдали…

Егор Зырянов не успел договорить. Никифор Мельников вскочил с места, поднял вверх палец, заострил внимание:

– Чу!

Мужики замерли, вслушиваясь в тишину. Со стороны болота доносился едва слышный, монотонный, тягучий звук, чем-то напоминавший гудение пчелиного роя. На мгновение прекращался, но потом опять появлялся, отчего складывалось впечатление, будто в улье идёт разделение семьи. Новички в недоумении смотрели на старожилов: что это? Те равнодушно отмахивались: молятся.

– Кто молятся? Где?!

– Известно кто… Староверы, – спокойно отвечал Егор. – Оно всегда так, в такую тихую, утреннюю погоду. Мы и сами долго не могли понять, что это за звук такой. Один раз вышли на лежнёвку, – махнул рукой с острова на болото, – там слушали. Мы тогда поняли, что где-то тут, за болотом, есть скит. Когда староверы молятся, всё и слышно.

– Где скит? В каком месте?

– А кто ж его знает?! – пожимал плечами рассказчик. – Может, близко, а может, далеко. Непонятно. Есть звук, а непонятно откуда идёт. Тихон однажды на дерево залез, чтобы лучше определиться. Однако туда, – показал рукой на кедр, – молитва не долетает. Её слышно только здесь, понизу. Я догадываюсь, что всё это козни болота: может приблизить, а может и удалить. Вот такие, мил-человек, дела!

– А что же вы зимой-то, когда болото замёрзнет, пробовали искать или нет? – нашёлся Никифор Мельников.

– Вон ты как, мил-человек! – с укоризной покачал головой Егор. – Думаешь, мы тут дураки? Да только кто же по болоту пойдёт, если оно всё в отпаринах да окнах? Всякому видно, что вода тёплая снизу лёд точит. Хорошо, если ногой ступить сможешь, а в других местах ладонью напиться можно, рука не замёрзнет. Где уж тут по болоту ходить? Себе на смерть…

Он замолчал. Кто-то пошел в сторону по своим делам. Другие взялись проверять рабочий инструмент. Остальные продолжали гонять по кругу кружку с кипятком.

Над болотом кружился предрассветный туман. Белое, плотное одеяло застило поверхность топи, оставив над постелью макушки деревьев. Так бывает, когда перед восходом солнца тёплая вода борется с морозным воздухом, ограничивая видимость пространства до нескольких метров. В такие минуты редкая пичуга подаст свой голос. Любой зверь, выжидая момент, остановится на месте. И только хищник, используя преимущества непроглядной пелены, продолжит охоту.

На острове Тайна – траур. Мужики принесли из леса готовую кедровую колоду, выставили ее на чурках перед бараком, положили в нее остывшее тело Ильи Ивановича Берестова. Женщины тяжело вздыхают. Мужики угрюмо склоняют головы. Дети рядом, прижавшись к матерям и отцам, спокойно смотрят на покойного.

На кладбище молодые парни копают могилу. У ссыльных изменены традиции, никто не ждёт третьего дня для похорон. С некоторых пор умерших закапывают тут же, после обмывания и облачения в чистые одежды. Незачем, да и ни к чему держать покойника две ночи. Самим бы выжить. Память о человеке останется в сердцах каждого. О поминальном столе после похорон нет речи. В лучшем случае добрые дела покойного каждый вспомнит во время обеда.

– Как же так? – оглядываясь по сторонам, качая головой, застонала Матрена Захаровна Мельникова. – Не успел остыть, а его тут же в землю?!

– Что ж… – угрюмо покачал головой Тихон Булычев. – Хорошо, что в землю. Может случиться так, что нас закапывать некому будет.

Женщины, услышавшие его слова, застонали. Никто не отмахивался, не шептал проклятия. Все понимали, что говорит правду.

Двухметровую яму на опушке леса, рядом с могилой недавно усопшей супруги Ильи Ивановича Варвары Егоровны выкопали быстро. Мягкая, рыхлая, болотистая почва легко подавалась на лопату. Небольшие камни встречались редко.

В таких случаях говорили: «Хорошая земля – на хорошего человека». На такой земле – сплошной чернозём, надо рожь-пшеницу сеять, сама колоситься будет. В другом месте, в иное время труженик-крестьянин радовался бы природному богатству, но только не здесь и не сейчас. Тяжёлые мысли в голову идут, когда кто-то представляет, что ему, возможно, придется быть похороненным здесь.

К домам пришли измазанные землей парни, доложили:

– Готово… выкопали.

– Хорошо, – за всех ответил Егор Зырянов, указывая место рядом. – Здесь ждём.

Парни отошли в сторону, присели на чурки. Еще утром на заставу послали подростков, чтобы сообщить о смерти Ильи Ивановича. Кто-то из начальников должен прибыть на остров, отметить смерть человека. Обычно эту роль выполнял Коробейников или инженер Махеев. Однако сегодня дети вернулись назад одни.

– Сказали?! – хмуро спросил Иван Ерофеев.

– Да! – скоро ответил самый старший из них, парнишка лет пятнадцати Игнат Кузнецов. – Сказали.

– Они что?

– Говорят, пусть закапывают без нас, мы и так знали, что он помрет!

– Ишь как… – потемнели мужики. – Даже на покойника смотреть не хотят. Доверяют… А потом что?

– А потом, говорят, как похоронят, пусть на работы выдвигаются!

– Вон что… даже выходного не дают… что ж…

Все в последний раз собрались кругом возле покойного, склонили головы, постояли, мысленно отдавая дань памяти. Затем молча подняли колоду на плечи, понесли Илью Ивановича вперед ногами в последний путь. У могилы закрыли крышку, опустили в яму, быстро закидали землей. А в ногах поставили новый, кедровый, красный крест. Вот и кончилась жизнь простого мужика-крестьянина, который своим бытием на земле никому не мешал. Любому просящему давал кусок хлеба или монету, растил, воспитывал детей, держал хозяйство, сеял пшеничное поле, драл в тайге бересту да пропадал в смолокурне. Может, прожил бы еще лет тридцать, гнал деготь для нужд таких же мужиков. Но вот нашел свое пристанище в глухом, диком, неизведанном краю, где никто и никогда не придет почтить на могилку его память. Зачем жил? Непонятно. Кто виноват в смерти? Неизвестно.