После работы у Дункан и Есенина, которая продолжалась два месяца, обычная жизнь показалась ей серой.

Зная русский язык, Лола могла понимать Есенина гораздо лучше, чем Мари Дести или Ирма Дункан. «Путешествуя вместе с Изадорой и Есениным, — писала она впоследствии, — я имела больше возможностей видеть подробности их жизни, потому что я была не только секретарем, но и переводчицей, постоянным посредником между ними, поскольку эти два человека не могли разговаривать друг с другом непосредственно. Изадора не знала русского языка, а ее муж Сергей Есенин говорил только по-русски. Поэтому я должна была переводить все на свете, начиная со споров о Боге и кончая тем, как мужчины и женщины в разных странах спят друг с другом».

Если Есенин хотел прикоснуться к прошлому Дункан, то Париж как нельзя лучше подходил для этого. Париж занимал особое место в сердце Айседоры. Здесь она выступила в 1900 году, когда ей было всего двадцать три года, здесь она встретила миллионера Париса Зингера и открыла школы в Нейли и Бельвью. Здесь же утонули ее дети. К концу жизни Париж стал ее любимым домом.

Есенин в Париже тоже чувствовал себя уютнее, чем в Берлине. Впоследствии, в 1924 году, он говорил:

— Сначала я жил в Берлине и очень тосковал там… Париж это совсем другое дело. Жизнь в Париже веселее и дружественнее. Ты идешь по бульварам, и все улыбаются тебе, как будто ты им самый старый друг.

Однако — и это типично для него — он утверждал, что деревья в Париже унылые, поля слишком аккуратные и чистенькие, земля ничем не пахнет, а людям, если они и вежливы, не хватает «русской души».

Довольно мрачную картину жизни Есенина с Дункан во Франции нарисовал Сисли Хадльстон в своей книге «Литературная и общественная жизнь богемы в Париже»: «Они приехали в Париж. Брак явно был несчастливым. Поскольку ничто в жизни Изадоры Дункан не могло оставаться тайным, поскольку она представала перед публикой в самом разном настроении, то любое обстоятельство, любой неприятный эпизод, который мы видели или о котором нам рассказывали, оказывался непередаваемо грустным. Беды ее семейной жизни становились предметом пересудов всего Парижа — ссоры в отелях, уходы Есенина, сцены в ресторанах… Есенин вел себя отвратительно…

В Париже я видел его элегантно одетым, но отсутствие воспитания в нем проявлялось в грубости поведения, в хриплом голосе. Его чувство юмора было неопределенным и мрачным. Его съедало отчаяние, и это отчаяние быстро захватывало Изадору, которая страстно его любила, но при этом была уверена, что их союз проклят и приведет к трагической развязке».

Отчаяние и неизбежность трагического конца ощущал и бельгийский писатель Франц Хеленс, который в то время работал вместе со своей русской женой над переводом на французский язык стихотворений Есенина. Хеленс рассказывал о своих встречах с Айседорой и Сергеем в Париже.

«Я видел их почти каждый день, иногда в маленьком доме Изадоры на Рю де ла Помп, а иногда в отеле «Крийон»… Если в «Крийоне» Есенин вел себя как человек светский, ничем не выделяясь в этом обществе, столь мало пригодном для него, то в интимной обстановке маленького дома он чувствовал себя больше в своей тарелке, выглядел более естественным, более приятным…

Я думаю, что не было другой женщины в мире, которая бы лучше Изадоры понимала свою материнскую роль, когда везла Есенина в Европу и выходила за него замуж. Это был возвышенный акт, ибо он для нее означал жертву и предвещал горе. Она не питала иллюзий, понимая, что время мучительного счастья будет коротким; что они будут жить в обстановке драматической неуверенности; что рано или поздно этот дикий парень, такой ей нужный, соберется с силами и разрушит — скорее всего грубо — любовное попечительство, отказаться от которого она не в силах. Дело в том, что Изадора страстно любила поэта. Я видел, что эта любовь, даже в самом ее начале, граничила с отчаянием.

Помню вечер, когда мне открылась драма этих двух существ и подлинный характер Есенина.

Я приехал, когда они еще сидели за столом, и нашел их в состоянии странного и мрачного юмора. Они почти не разговаривали со мной. Они прижимались друг к другу, как два молодых любовника, и ничто не говорило о ссоре. Спустя несколько минут Изадора сказала мне, что прислуга отравляет им жизнь, что вчера вечером случилась непереносимая для нее сцена, чрезвычайно расстроившая ее. Она нервничала больше обычного… Есенин вбил себе в голову, что ее надо напоить. У него не было дурных намерений, совсем наоборот. Он себе именно так успокаивал свои нервы. Он вкрадчиво, мягко поднимал бокал к губам своей жены. Когда влияние алкоголя дало себя знать, я прочитал в чертах лица танцовщицы отчаяние, которое она обычно умела скрывать под личиной спокойствия и улыбки.

В тот вечер я понял, что эти два человеческих существа, несмотря на все различия между ними, никогда не разойдутся без трагедии».

А впереди Есенина и Айседору Дункан ждало еще одно тяжелое испытание — поездка по Америке.

Именно так образно назвал свое путешествие в Америку Сергей Есенин в разговоре с Анатолием Мариенгофом по возвращении в Москву. Он ехал в Соединенные Штаты, полный надежд, что молодая страна Америка в отличии от одряхлевшей Европы примет его, русского поэта, поймет и оценит по достоинству.

Перед тем как подняться на борт океанского лайнера «Париж», Есенин с Дункан подготовили совместное заявление, исполненное оптимизма.

Это заявление вызвало интерес американской прессы. Газеты широко цитировали из него такой абзац:

«Мы направляемся в Америку с одной-единственной целью — рассказать о русском самосознании и трудиться над тем, чтобы сблизить две наши великие страны. Никакой политики, никакой пропаганды. Более всего мы хотим подчеркнуть тот факт, что есть только две страны — Россия и Америка. Быть может, искусство станет посредником для утверждения русско-американской дружбы».

Другие американские газеты выделили из заявления Дункан и Есенина другую часть, и она действительно имела принципиальное значение: «В нашем путешествии мы пересекли всю Европу. В Берлине, Париже и Лондоне мы не нашли ничего кроме музеев, смерти и разочарования. Америка — наша последняя и самая большая надежда».

Это предощущение Есенин подтвердил, уже вернувшись из Америки в Россию. В очерке «Железный Миргород», опубликованном в августе — сентябре в газете «Известия», он писал:

«Я объездил все государства Европы и почти все штаты Северной Америки. Зрение мое переломилось, особенно после Америки. Перед Америкой мне Европа показалась старинной усадьбой».

Более всего на Сергея Есенина произвели впечатление американские масштабы. На лайнере «Париж» он был прежде всего потрясен размерами корабельного ресторана, который «площадью немного побольше нашего Большого театра… Я шел через громадные залы специальных библиотек, шел через комнаты для отдыха, где играют в карты, прошел через танцевальный зал, и минут через пять, через огромнейший коридор, спутник подвел меня к нашей кабине. Я осмотрел коридор, где разложили наш большой багаж, приблизительно в 20 чемоданов, осмотрел столовую, свою комнату, две ванные комнаты и, сев на софу, громко расхохотался. Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше».