Теми же сгоревшими переулками друзья вернулись на Бронные. Доложили командиру о благодарности от штабс-капитана и о засаде на площади. А так же о том, что нашли Ельчанинову новую квартиру.

Отчаянов выслушал доклад и сказал:

– Больше в Грохольский ни ногой. Зачастили.

– Но Егор Ипполитович будет завтра ночью нас ждать!

– Пунцовый сходит.

– А мы?

– Днём чтоб по Москве не маячить! Всех подведёте.

Так Пётр с Сашей оказались на карантине. День тянулся медленно, занять себя было положительно нечем. К вечеру явилась Степанида Тюфякина. Она рассказала, что французы сильно чем-то обеспокоены. На улицах усиленные патрули не дают прохода ни конному, ни пешему. Особенно трясут поляков: ловят и ведут в полк для удостоверения личности. Видимо, пропажа курьера обнаружена. Русских тоже хватают и отсылают куда-то на Ходынку. Развесили бумаги: всем обывателям записаться у коменданта под страхом казни[55]. Жуть!

Как стемнело, Пунцовый ушёл за штабс-капитаном. А к Силе Еремеевичу явился крепкий молодец с солдатскими усами и прямой, как доска, спиной. Это оказался начальник рогожских партизан вахмистр Бершов.

Командиры уселись в углу за самоваром, разложили какие-то бумаги. Вскоре егерь подозвал Петра. Оказалось, готовится нападение на станок, фабрикующий фальшивые ассигнации.

Бершов рисовал план.

– Вот церковь Святого Николая в Ямах. При ней лесной склад, там и поставлен станок. Размером он напримерно с русскую печку. Охраняют хорошо, и днём и ночью. Забраться туда незаметно и поломать станок караул не даст.

Отчаянов нахмурился.

– А если заметно забраться?

– Ещё хуже дело выйдет, Сила Еремеевич. Позадь склада большой дом чуть не с казарму, в нём квартирует пехотная рота. Неполного составу, но человек со сто наберётся. Как с сотней совладать? Нас девять штыков да ваших шесть – не сдюжим.

– И что вы предлагаете, Осип Мартыныч?

Вахмистр хитро сощурился.

– Надо не станок истребить, а бумагу к нему.

– Какую ещё бумагу?

– А ту, Сила Еремеевич, на которой фальшивки печатают.

– Ну? Поясните, Осип Мартынович.

– Вот! – Бершов вынул из кармана скомканный бумажный лоскут и протянул собеседнику. – Видите? Она особливая. Наощупь даже чувствуется. Будто опойка тончайшей работы. Гладкая, с отливом. Любой мужик, кто хоть раз ассигнацию в руках держал, такую бумагу отличит.

Егерь потёр лоскут в пальцах и согласился.

– Да, не спутаешь.

– Вот! А лежит эта особливая бумага в церкве, в приделе Иоанна Богослова. Оттудова её французы и забирают по надобности.

– Теперь понимаю вас, Осип Мартынович! – улыбнулся Отчаянов. – Бумага охраняется не так, как станок?

– Да можно сказать, что никак не охраняется. В церкве эти ироды устроили шорную мастерскую. Замок с улицы навесили, да и всё. По двору ходят часовой с подчаском, но в переулок не глядят. Залезть оттудова ничего не стоит. Заодно и мастерскую с кожами спалим.

Унтер-офицер задумался.

– Неохота храм Божий жечь… Нет ли другого плана?

– Иначе никак. Только людей зря погубим.

– А вдруг у них особенной бумаги ещё где запас?

– Того мы не знаем, но по уму ежели рассудить, то едва ли. Вещь редкая, дорогая, хранится при станке неподалёку. Из самой Франции везли, не иначе. Спалим её – станку конец. На газетной бумаге ассигнации не сделаешь – мужики не примут!

– Соглашусь, Осип Мартынович. Что требуется от нас?

– Один хороший стрелок, чтобы не подпускал гарнизон к церкви. Как она загорится, солдаты полезут тушить. А там их – рота! Хотя бы на пять минут задержать…

– Сам встану. Ещё чего?

– Зажигательных снарядов ни одного не осталось, все потратили. А надобно так запалить, чтобы через те самые пять минут тушить было уже бесполезно.

Егерь отошёл в угол, порылся и принёс два чурака. Пётр узнал их – точно такой же он видел второго сентября в руках у “хозяина Бутырки”.

– Аглицкое изобретение, – пояснил егерь Ахлестышеву. – В воде горит! Внутри смесь серы, пороха и фосфора.

– Откуда они взялись? – спросил каторжник, осторожно трогая загадочный снаряд.

– Граф Ростопчин спроворил. У него в имении, в Воронове, немец Шмидт много таких выделал.

– Значит, этим Москву и спалили?

– Палили, чем попало, и этим тоже.

Поужинав толокном с холодной говядиной, партизаны начали собираться на вылазку. Сила Еремеевич подозвал Ахлестышева с Батырем, дал им по французскому ружью и стал учить заряжать.

– Значит, так. Берёте ружьё, ставите на приклад. Вынимаете из сумки бумажный патрон. Скусываете верх, пулю удерживаете зубами, а порох сыплете в дуло. Но не весь! Оставьте немного покласть на полку. Засыпали и там и там, полку закрыли. В дуле уминаете порох шомполом, старательно. Теперь достаёте пулю и туда же её, следом. Сызнова уминаете, чтобы твёрдо прилегала. И в последнюю очередь забиваете сверху пыж – тую самую бумажку, в которой патрон лежал. Спускаете огниво на полку. Всё, оружие к выстрелу готово. Только делать это нужно будет быстро и в темноте. Я стреляю – вы заряжаете. Поняли?

– Так точно, господин унтер-офицер!

Затем егерь, как всегда, выстроил отряд и сказал:

– Это, ребята, вахмистр Бершов. Партизанит на Рогоже. Так, что от французов только клочья летят. Этой ночью он с людьми жгут церкву. Так надо. В ей бумага лежит, из которой бонапарты фальшивые ассигнации выделывают…

“Отчаянные” вздохнули, но промолчали – начальству виднее.

– Наша задача – прикрыть огнём. Там сто человек пехоты. Как полезут тушить – не давать! Вы заряжаете, я стреляю. Уходим, только когда разгорится. Бершов о том сигнал даст. Ну, с Богом!

Рогожский партизан повёл арбатских коллег в обход, через пустое Замоскворечье. Наплавные мосты французы по ночам не охраняли, боялись нападения. Поэтому на правый берег они перешли по Никольскому мосту, а затем по Краснохолмскому проникли в Таганку. По реке дул холодный ночной ветер, над головами сновали летучие мыши. Уложенные прямо на воду брёвна качались под ногами, зачерпывая речную волну. С Таганки партизаны направились в Рогожу. Пока шли, стало уже светать. Бершов спрятал отряд на Вокзальной улице. Она называлась так из-за Воксала – знаменитого в довоенной Москве увеселительного места известного антрепренёра Медокса. Сад с качелями, музыкой и песенниками, большой корпус для балов и концертов… Пётр не раз бывал здесь в мирное время. Теперь вокруг всё выгорело, лишь несколько домов стояли посреди пепелища. В одном из них, принадлежащем богатому ямщику-беспоповцу, и укрылись “отчаянные”. Здание было на каменном жилье[56]с мезонином, и его целиком занимали пехотинцы из немецкого герцогства Берг. Хозяин с семейством ютились в подвале, там же спрятали и партизан. Весь день они просидели взаперти, в тесноте и духоте. Ямщик разорился от пожара и жил теперь впроголодь. В обед он, извинившись перед гостями, выставил лишь большую миску тюри из кваса с воблой и сухарями. Сказал сокрушённо: