причины для сомнений здесь точно такие же, как и в случае с материей. Когда-то материя и сознание напоминали льва и единорога, сражающихся за корону. В итоге борьба закончилась не чьей-то победой, а открытием, что оба – лишь геральдический вымысел.

Мир состоит не из объектов, а из событий, которые сохраняются в течение длительного времени и обладают способностью меняться. События можно группировать по роду причинно-следственной связи между ними. Если эта связь одного рода, то группу событий можно назвать физическим объектом, а если другого, то сознанием. Любое событие, происходящее в голове человека, принадлежит к группам обоих видов; в составе группы одного вида оно является частью мозга, а в составе группы другого относится к мышлению.

То есть и душа, и материя – не что иное, как удобные способы классификации событий. Нет никаких причин предполагать, что какая-то часть сознания или материи бессмертна. Солнце, как известно, теряет миллионы тонн вещества в секунду. Наиболее существенная характеристика сознания – это память, и нет ни малейшего намека на то, что память конкретного человека сохраняется после его смерти. Более того, есть все основания предположить обратное, так как память явно привязана к определенной структуре в мозге, и когда та отмирает, логично предположить, что вместе с ней пропадает и память.

Хотя метафизический материализм нельзя считать неоспоримой истиной, на эмоциональном уровне мы воспринимаем мир таким, каким его видят материалисты. Противники материализма всегда стремились доказать, во-первых, что душа бессмертна, а во-вторых, что в конечном итоге Вселенной управляет разум, а не физика. В обоих отношениях, на мой взгляд, остаются правы материалисты.

Наши желания, бесспорно, оказывают значительное воздействие на поверхность Земли: большая часть планеты выглядела бы иначе, если бы человек не эксплуатировал ее ради собственного пропитания и богатства. Однако наше влияние строго ограниченно. В настоящее время мы не способны повлиять ни на Солнце, ни на Луну, ни даже добраться до недр Земли, и ничто не указывает на то, что происходящее в недоступных нам пространствах движимо неким разумом. В сущности, у нас нет никаких оснований полагать, что события во Вселенной, за исключением поверхности Земли, происходят по чьей-то воле. Более того, поскольку наша деятельность на планете полностью зависит от Солнца, мы вряд ли сможем реализовать хоть какое-нибудь из наших желаний, если Солнце вдруг остынет.

Конечно, рано делать выводы о том, чего наука достигнет в будущем. Не исключено, что нам удастся продлить существование человечества на более долгий срок, чем представляется сейчас возможным. И все же, если в современной физике, и особенно во втором законе термодинамики, есть хоть какая-то доля истины, надеяться на вечное продолжение человеческого рода, пожалуй, не стоит.

Многих такое заключение едва ли обрадует. Однако положа руку на сердце нам придется признать, что нет смысла расстраиваться по поводу того, что произойдет через сотни миллионов лет. А наука, хоть и ограничивает наши вселенские амбиции, в то же время значительно скрашивает наше земное существование. Поэтому, пусть и к ужасу богословов, с наукой мы всегда готовы мириться.

Скептические эссе

Любить и размышлять —

вот подлинная жизнь духа.

Вольтер

Глава I

Введение:

О ценности скептицизма

Мне хотелось бы предложить благосклонному вниманию читателя доктрину, которая, боюсь, может показаться пугающе бунтарской и парадоксальной. Звучит она так: если у вас нет веских оснований полагать, что утверждение является истинным, верить ему нежелательно. Разумеется, я должен признать, что распространение этого принципа полностью изменило бы как нашу общественную жизнь, так и нашу политическую систему; поскольку обе они в настоящее время безупречны, очевидно, что это свидетельствует не в его пользу. Я также осознаю (и это более серьезно), что оно привело бы к снижению уровня доходов ясновидящих, букмекеров, священников и всех остальных, кто зарабатывает на иррациональных надеждах людей, ничем не заслуживших блаженства ни в земной жизни, ни после нее. Несмотря на эти веские доводы, я все же считаю, что в моем парадоксе есть зерно здравого смысла, и попытаюсь объяснить, в чем оно заключается.

Прежде всего мне хотелось бы оградиться от подозрений, будто бы я занимаю какую-то крайнюю позицию. Я – британский виг и питаю истинно британскую любовь к умеренности и компромиссам. Есть одна история о Пирроне, основателе пирронизма (так раньше называли скептицизм). Он утверждал, что никто никогда не бывает осведомлен настолько, чтобы быть совершенно уверенным, будто один ход действий разумнее другого. Как-то раз в юности, совершая послеобеденный моцион, он увидел, что его учитель философии (от которого он и перенял этот принцип) завяз головою в грязи и никак не может выбраться. Понаблюдав за ним несколько времени, Пиррон пошел дальше, поскольку решил для себя, что нет достаточных оснований полагать, будто, вытащив старика, он поступит верно. Другие менее скептичные люди поспешили на помощь, а Пиррона обвинили в бессердечии. Однако учитель, верный своим принципам, похвалил его за последовательность. Должен сказать, сам я столь героического скептицизма не проповедую и с готовностью придерживаюсь привычных убеждений, продиктованных здравым смыслом – если не в теории, то хотя бы на практике. Я покорно признаю любой хорошо обоснованный научный вывод пусть не безусловно верным, но достаточно правдоподобным для того, чтобы служить основой рациональных действий. Если ученые объявляют, что в такой-то день должно произойти лунное затмение, по-моему, есть смысл выглянуть в окно и посмотреть, действительно ли это так. Пиррон рассудил бы иначе. На этом основании я считаю, что имею право назвать себя сторонником умеренной позиции.

Существуют вопросы, по которым люди, их изучившие, пришли к единому мнению; даты затмений могут послужить здесь иллюстрацией. Существуют также вопросы, по которым у экспертов согласия нет. И даже если все эксперты согласны, они вполне могут ошибаться. Двадцать лет назад позицию Эйнштейна касательно величины гравитационного отклонения света отвергли бы абсолютно все специалисты в этой сфере, однако она оказалась верной. И все же мнение экспертов, когда оно единодушно, неспециалистами должно восприниматься как более вероятное, чем противоположное мнение. Скептицизм, за который я выступаю, сводится лишь к следующему: первое – когда эксперты едины в каком-либо мнении, противоположное мнение не может считаться неоспоримым; второе – когда мнения экспертов разнятся, неспециалист не может считать неоспоримым никакого мнения; и третье – когда все они считают, что достаточных оснований для твердого ответа не существует, обычному человеку будет разумнее воздержаться от суждения.

Эти предложения могут показаться безобидными, но, будучи приняты, они произведут в человеческой жизни самую настоящую