— Она сделала что-то, что тебя напугало?

— Нет.

— Ты нервничаешь.

— Все нормально.

— У тебя холодные руки, ты вспотела. Точно ничего не случилось?

— Точно-точно.

Мама удивилась; она тревожилась и в то же время была довольна — или я просто плохо разобралась в маминых чувствах (радость, удивление, беспокойство) и додумала ее реакцию. О Роберто я не упомянула, я чувствовала, что не найду правильных слов и буду сама себе противна. Но я объяснила маме, что мне понравились беседы в церкви.

— Каждое воскресенье, — сказала я, — священник приглашает своих друзей, которые рассказывают что-нибудь интересное, в глубине центрального нефа ставят стол, потом устраивают обсуждение.

— И что же они обсуждают?

— Сейчас я не смогу тебе пересказать.

— Вот видишь, ты нервничаешь.

Я не нервничала, а, скорее, пребывала в приятном возбуждении, которое не прошло, даже когда мама, смущаясь, сказала мне, что несколько дней назад совершенно случайно встретила Мариано и, зная, что я уезжаю в Казерту, пригласила его зайти после обеда выпить кофе.

Но и эта новость не испортила мне настроение. Я спросила:

— Ты хочешь попробовать с Мариано?

— Да ты что!

— Неужели у вас совсем не получается говорить правду?

— Джованна, клянусь, это и есть правда: между нами ничего нет и никогда не было. Но поскольку твой отец опять с ним общается, почему бы и мне его не повидать?

Известие об отце мне не понравилось. Мама спокойно объяснила, что это случилось недавно, бывшие друзья встретились, когда Мариано заехал навестить дочерей, и ради девочек они с моим отцом вежливо побеседовали. Я фыркнула:

— Раз отец возобновил отношения с другом, которого предал, почему бы ему не прислушаться к голосу совести и не возобновить отношения с родной сестрой?

— Потому что Мариано воспитанный человек, а Виттория нет.

— Глупости. Просто Мариано преподает в университете, отцу рядом с ним приятно, он чувствует себя важным, а с Витторией он чувствует себя тем, кто он на самом деле.

— Ты хоть понимаешь, что говоришь о своем отце?

— Да.

— Тогда прекрати.

— Я говорю то, что думаю.

Я ушла в свою комнату и стала размышлять о Роберто. С ним меня познакомила Виттория. Он принадлежал к миру тети, а не к миру моих родителей. Виттория общалась с ним, ценила его, она одобрила — а то и устроила! — их союз с Джулианой. Это делало ее в моих глазах более отзывчивой и умной, чем люди, с которыми всю жизнь общались родители — прежде всего Мариано и Костанца. Нервничая, я закрылась в ванной, тщательно смыла косметику, надела джинсы и белую блузку. Что бы сказал Роберто, если бы я поведала ему о наших семейных делах, о поступках родителей, о восстановлении старой, разрушенной дружбы? Громко зазвонил домофон — я даже вздрогнула. Несколько минут — и до меня долетел голос Мариано, потом — голос мамы; я надеялась, что она не заставит меня к ним присоединиться. Она этого не сделала, я села за уроки, но избежать встречи было невозможно: вдруг я услышала, как она зовет: “Джованна, выйди поздороваться с Мариано”. Я вздохнула, захлопнула книгу и пошла.

Меня поразило, насколько исхудал отец Анджелы и Иды, в этом он мог поспорить с моей мамой. Сначала мне стало его жалко, но жалость быстро испарилась. Мне не нравился его веселый взгляд, немедленно остановившийся на моей груди, подобно взглядам Коррадо и Розарио, хотя на этот раз грудь была прикрыта рубашкой.

— Как ты выросла! — воскликнул он радостно, а потом обнял и расцеловал меня в обе щеки.

— Хочешь конфетку? Это Мариано принес.

Я отказалась, сославшись на то, что мне надо заниматься.

— Я знаю, тебе надо догонять свой класс, — сказал Мариано.

Я кивнула и тихо проговорила: “Ну, я пошла”. Прежде чем выйти из комнаты, я снова почувствовала на себе его взгляд, мне стало стыдно. Я подумала, что Роберто глядел мне только в глаза.

4

Я скоро поняла, что со мной произошло: я влюбилась с первого взгляда. Я много читала о подобной любви, но — не знаю почему — сама не называла так свое чувство. Я предпочитала считать, что Роберто — его лицо, его голос, его ладони, сжимающие мою ладонь, — это чудесное утешение после полных переживаний дней и ночей. Конечно, мне хотелось снова с ним встретиться, но после первого потрясения — незабываемого мгновения, когда, увидев его, я поняла, что он мне очень, очень нужен, — я обрела спокойный, трезвый взгляд. Роберто был взрослым, а я еще девочкой. Роберто любил другую — очень красивую и очень хорошую. Роберто был недоступен, он жил в Милане, я ничего не знала о его интересах. Единственной, кто нас связывал, была Виттория, но с Витторией было непросто, не говоря уж о том, что любая попытка встретиться с тетей причинила бы боль моей маме. В общем, дни шли, а я так и не понимала, что делать. Потом я решила, что все же имею право жить своей жизнью, не беспокоясь ежесекундно о реакции родителей: ведь они-то о моей ничуть не беспокоились. Я не выдержала и как-то раз, оставшись дома одна, позвонила тете. Я жалела, что отказалась от приглашения на обед, что не воспользовалась удачным случаем, и хотела осторожно выведать, когда мне можно снова навестить тетю, но так, чтобы непременно встретиться с Роберто. Я не сомневалась, что Виттория обрадуется мне после того, как я вернула браслет, но она не дала мне и слова сказать. От нее я узнала, что на следующий день после истории с поездкой в Казерту мама позвонила ей и своим тихим голосом сказала, что Виттории следует оставить меня в покое, что мы с ней вообще не должны были больше видеться. Из-за этого Виттория была сама не своя. Она принялась оскорблять мою маму, крикнула, что подкараулит ее у дома и зарежет, проорала: “Почему она позволяет себе говорить, что я делаю все, чтобы украсть тебя у нее? Ведь это вы сделали мою жизнь бессмысленной, вы, твой отец, твоя мать и ты, раз решила, что достаточно вернуть мне браслет — и все станет, как прежде!” Она крикнула еще: “Если ты за родителей, больше мне не звони, понятно?!” Наговорила напоследок кучу гадостей про брата и невестку и бросила трубку.

Я попыталась перезвонить, чтобы объяснить, что я на ее стороне, что я очень сердита на маму из-за того звонка, но она не отвечала. Мне стало грустно, в это мгновение я нуждалась в ее поддержке, я испугалась, что без нее никогда больше не увижу Роберто. Однако время шло: сначала я была страшно огорчена, потом принялась упорно размышлять. Роберто казался мне похожим на далекую гору — голубое пятно, ограниченное четкими линиями. Вероятно, говорила я себе, никто в Пасконе не видел его в тот день так ясно, как я. Он родился в этом районе, вырос там, они с Тонино дружили с детства. Все ценили его как необыкновенный, сияющий фрагмент унылой общей мозаики, да и Джулиана, вероятно, влюбилась не в того, кем он являлся на самом деле: у них были общие корни, но он выделялся как человек, который, появившись на свет в вонючей Промышленной зоне, получил образование в Милане и сумел отличиться. Вот только, убеждала я саму себя, качества, за которые в Пасконе все его любят, мешают увидеть его по-настоящему, понять, насколько он не похож на других. С Роберто нельзя обращаться как с обычным способным человеком, Роберто нужно беречь. Например, на месте Джулианы я бы сделала что угодно, чтобы он не пришел на обед к ней домой, я бы не позволила Виттории, Маргерите и Коррадо навредить ему, повлиять на то, почему он ее выбрал. Я бы не пускала его в этот мирок, я бы сказала: “Давай убежим, я перееду к тебе в Милан”. Но Джулиана, по-моему, не понимала, насколько ей повезло. А вот я, если у меня получится хоть немножко с ним подружиться, не заставлю его терять время с моей мамой, хотя она куда более презентабельный человек, чем Виттория или Маргерита. А главное — я постараюсь, чтобы он никогда не встретился с моим отцом. Исходящая от Роберто сила требует бережного отношения, иначе она быстро иссякнет, и я чувствую, что сумею о нем позаботиться. Да, стать ему подругой, не более, доказать, что где-то во мне скрыты нужные ему качества, пусть даже сама я о них не подозреваю.