Понятно, однако, что все это — лишь официальная политика, и одного французского паспорта недостаточно, чтобы какой-нибудь, допустим, марокканец стал потомком Карла Великого. Хотя все граждане Франции, в том числе проживающие на заморских территориях, зазубривают еще в начальной школе «Нашими предками были голубоглазые и светловолосые галлы». Особенно забавно, наверное, это выглядит на Мартинике и в Гвиане…

На бытовом уровне разница между национальностями чувствуется во Франции не меньше, чем в нашей стране. Это относится не только к эмигрантам в первом поколении, но и к тем, кто невольно стал французом четыреста с лишним лет назад. Как-то в Париже на людном бульваре мне никак не удавалось обогнать двух неторопливых прохожих, и, лавируя в толпе, я случайно подслушала их разговор.

— У моей тетушки, — рассказывал один, — три дочери. Так вот не знаю уж, что на них нашло, но все три вышли замуж за иностранцев: одна — за алжирца, другая — за серба, а третья, представь себе, за бретонца… Между нами говоря, бретонцы ведь тоже иностранцы.

Для парижанина бретонцы действительно иностранцы, хотя, чтобы попасть из Парижа в Бретань, вовсе не нужно пересекать государственную границу. Если вдаваться в детали, то и в самой Бретани не все так просто. Эта, по нашим масштабам, небольшая область делится на две части — Верхнюю Бретань, где говорят по-французски, и Нижнюю, где еще до недавнего времени почти все говорили по-бретонски.

…Мое знакомство с бретонским языком началось еще в школе. Кельтские языки, их лингвистическое своеобразие заинтересовали меня в старших классах. В моих поисках мне помог Виктор Павлович Калыгин, кельтолог из Института языкознания, памяти которого и посвящена эта книга. Так как я неплохо владела французским, мне посоветовали выучить для начала бретонский, наименее известный из кельтских языков, а потом уже переходить к валлийскому, корнскому и другим. Виктор Павлович дал мне старенький учебник, составленный аббатом Трикуаром, и я занялась увлекательнейшим делом — познанием нового языка. С валлийским и корнским помог случай. Кто-то из знакомых передал мне номер журнала «Вокруг света» со статьей Льва Минца «В поисках кельтов», и я написала автору статьи, который не только откликнулся на мое письмо, но и снабдил меня литературой по этим языкам. Это правда, что мир не без добрых людей.

Итак, за несколько лет я выучила бретонский. Естественно, выучила — это преувеличение. Я смогла только научиться бегло читать про себя и довольно сносно писать, так как в Москве в то время трудно было найти человека, с которым можно побеседовать на бретонском. Разумеется, мне всегда хотелось побывать в Бретани, о которой я столько читала и слышала. Это сейчас студенты сравнительно легко получают гранты, участвуют в международных программах обмена, а тогда, в самом начале 1990-х, только-только открылись границы, и выехать за рубеж — о, это была целая эпопея!

После продолжительной переписки со всеми бретонскими инстанциями, адреса которых добывали мне знакомые, работающие с французами, мне удалось связаться с Институтом бретонской культуры и Вторым Реннским университетом, где, оказывается, преподается бретонский язык. Моей кандидатурой заинтересовались, и мне представилась возможность стать студенткой кельтского департамента Рейнского университета.

Все хлопоты, связанные с поездкой, позади, и вот наконец я вхожу на территорию университета, приветствующего меня двумя вывесками — на французском и на бретонском языке. Такого я не ожидала, ведь, согласно научной литературе, которую я основательно проштудировала перед приездом, в Ренне по-бретонски не говорят.

Позже я узнала, что вокруг двуязычных надписей в Бретани долгое время шла самая настоящая война. Бретонцы боролись за право ввести повсюду надписи на своем родном языке, ссылаясь на существование двуязычных дорожных указателей в Уэльсе. Так как власти не собирались идти им навстречу, защитники бретонского языка принялись закрашивать дорожные указатели на французском и писать бретонские названия городов и улиц. Подобная деятельность расценивалась властями как мелкое хулиганство, и многие осквернители дорожных знаков вынуждены были отбывать наказание за решеткой. Но в тот первый день пребывания в университете таких подробностей я еще не знала и восхищалась гордой надписью «Ренн-2» на языке, который мне теперь предстояло как следует выучить.

В департаменте «Бретонский и другие кельтские языки» до меня училось много иностранцев. В основном это дальние родственники бретонцев — валлийцы, шотландцы, ирландцы. Иногда приезжают американцы, видимо, помнящие о своих кельтских корнях; при мне бретонскому успешно учился молодой человек из Канады. Но, пожалуй, самыми колоритными студентами за всю историю кельтского департамента были японцы — Макото Ногуши и Фумико Юкава. Макото заинтересовался бретонским языком, когда учился французскому в Ренне. Он не только выучил бретонский, но и пишет на нем новеллы и театральные пьесы. Мало того, он женился на бретонке и поселился в Нижней Бретани, там, где еще можно обойтись без французского.

Рассказывают, как однажды кто-то из высокопоставленных французских деятелей приехал в небольшой бретонский городок и увидел такую картину: к рыбной лавке подходит японец и начинает разговаривать с пожилым хозяином на каком-то непонятном языке. Поговорив, он покупает рыбу и уходит. Удивленный француз подходит к хозяину лавки и говорит:

— Молодцы вы, бретонцы, чего не сделаете ради коммерческих интересов. Японский вот выучили.

— Да нет, — отвечает торговец, — это не японский, а бретонский.

— Бретонский? Вот еще! Кому он нужен, этот ваш бретонский?

— Кому-то, выходит, нужен. Японцы вот учат, а они зря ничего делать не будут.

Возможно, это и выдумка, как и многие другие истории про Макото. Правда в ней то, что этот человек своим примером показал, что бретонский язык — не досадный анахронизм, каким его считали — да и считают, что греха таить, не только французы, но и некоторые бретонцы.

По стопам знаменитого Макото двадцать лет спустя пошла Фумико. Она заинтересовалась бретонским еще в Японии. Сейчас она работает в бригаде тележурналистов, снимающих передачи на бретонском языке.

С иностранными студентами связано немало казусов. За несколько лет до меня, например, в Ренн приехала Ффран Мэй, девушка-энтузиастка из Уэльса. Она выучила бретонский у себя и собиралась совершенствовать свои знания во Втором Реннском, а заодно и преподавать там валлийский. При этом французского она не знала совершенно. В кельтском департаменте все прошло хорошо, а вот в первом же магазине выяснилось, что в городе Ренне с бретонским далеко не уйдешь. Ффран пришлось переходить на английский (которым, кстати, большинство французов если и владеет, то из рук вон плохо) и с грехом пополам объяснять, что ей нужно. Бедной Ффран пришлось срочно учить французский без всяких преподавателей и учебников (на дополнительные занятия у нее просто не было времени).

Познакомилась я с ней через год после ее приезда. Надо сказать, что сама я приехала в Ренн с хорошим французским (это был мой первый иностранный язык в школе) и с кое-какими познаниями в английском. По-бретонски же, как я уже сказала, первое время я могла только читать и писать. С валлийским я была уже немножко знакома, а потому решила взять его в качестве второго кельтского языка, который предусматривался программой. Ффран оказалась не только хорошим преподавателем, но и радушным, весьма общительным человеком… Правда, мое общение с ней первое время было несколько затруднено. Французским Ффран владела тогда еще очень плохо и со студентами говорила либо по-английски, либо по-бретонски. Мне кое-как удалось ей объяснить по-французски, что бретонский на слух воспринимаю плохо, и мы попробовали перейти на английский. Я по самонадеянности считала, что, если уж я способна худо-бедно понимать английские радиопередачи, то с собеседницей разберусь — в крайнем случае попрошу что-нибудь повторить. Не тут-то было! Английский язык Ффран настолько отличался от того английского, который мне доводилось слышать по радио, что нам… пришлось перейти на бретонский. Так и общались.