Развалившись на диване (такие даже в наш салон никогда не завозят), стал дожидаться полуночи. Принесли ужин — не такой шикарный, как обстановка вокруг, но все равно очень вкусный. Ел с аппетитом и думал, что это моя последняя одинокая трапеза. Потрогал в кармане пистолет — никакого волнения не почувствовал. И опять переключился на еду.

После вкусной обильной еды меня стало клонить в сон. Встал, прошелся по комнате, умылся холодной водой: боялся проспать полночь. В сущности, было совершенно не важно: в полночь или немного позже это произойдет, но мне хотелось именно в полночь — в этом была какая-то торжественная предопределенность.

* * *

И все-таки мне было немного не по себе, когда я вышел из своей комнаты без десяти полночь. Не потому, что боялся убить, а потому, что мне могли помешать. Здесь я, безусловно, король, но все-таки надо быть осторожным. Шел по коридору, сжимая в кармане пистолет, спускался по лестнице, придерживая левой рукой полу пиджака, а сам все боялся: вдруг кто-нибудь проснется и увидит меня. Благополучно вышел из здания, пересек двор — никого, ничего, а сердце сбивалось с ритма, было трудно дышать. Я не думал об убийстве, совсем не думал, но боялся, что не дадут ему свершиться. Тогда все прахом. Тогда я не смогу быть по-настоящему счастливым — она все время будет мешать. Ее не должно быть.

Но вот и дошел. Кажется, здесь. Нет, точно здесь. Не оказалось бы никого в ее комнате: я не убийца, а ведь тогда придется убить невинного. Открыл дверь ключом, вошел, включил свет, осмотрелся — никого, она одна, лежит на кровати навзничь, спит. Вытащил пистолет, подошел ближе: да, спит. Измученное даже во сне, некрасивое лицо, желтовато-бледное, опухшее. Пора. Выстрелить и ни о чем не думать. Выстрелить совсем не трудно. Выстрелить — не зарезать. Тем более выстрелить в спящую.

Веки дрогнули — неужели просыпается? Ей свет помешал, свет разбудил. Нельзя медлить, пора.

А если дождаться, чтобы проснулась? Чтобы осознала свою смерть? Зачитать приговор и только после этого выстрелить — казнить?

Шевельнулась, вздохнула.

— Елена! — Я тронул ее за плечо, голое белое плечо, высунувшееся из-под одеяла.

Открыла глаза, посмотрела и снова закрыла. Не проснулась до конца или притворяется, не желая видеть свою смерть? Женский каприз? Насмешка надо мной? Защитная реакция? Я не боюсь убивать, я смог перестать бояться, так какое право она имеет бояться посмотреть в глаза своей смерти?

— Проснись! Ты должна это видеть!

Проснулась. Села на кровати. Посмотрела на меня, осмыслила. Испуганно вскрикнула — негромко, словно понимая, что кричать по-настоящему нельзя. Я отступил на несколько шагов и выстрелил. Не стал зачитывать приговор. Не испугался, а просто остерегся. В конце концов, ведь главное — истребить ее, а все остальное не так и важно. Выстрелил, подошел, убедился, что попал в цель, не трогая тела, чтобы не оставить пятен, и быстро покинул комнату.

Только у себя понял, что весь вспотел, сердце бьется с неистовой силой, и ужасно устал. Мне не было страшно, просто ужасно устал. Повалился на диван — перед глазами плыли круги, в ушах стоял звон от выстрела. Конечно, услышали, конечно, проснулись, сбежались. Но теперь все равно: я свое сделал.

* * *

Ночь была долгой. Я думал, тут же усну, но что-то мешало. Перелег с дивана на кровать: может быть, дело в этом? может быть, просто непривычное ложе не дает мне уснуть? Расправил постель — мягкое, воздушное одеяло, шелковое белье, — разделся, но сон не пришел. Я лежал на спине и пытался представить свою новую жизнь: роскошная квартира, дача в два этажа, шикарные рестораны, поездки на самые лучшие мировые курорты, почтение подчиненного мне, всецело зависимого от меня персонала. Можно даже купить — отчего бы не сделать себе такой подарок? — салон «Мягкий диван». Стать хозяином и королем тех, на кого раньше работал, а потом взять и прикрыть лавочку, сделать там какой-нибудь косметический салон или еще что. Пусть-ка поищут себе работу. На новоселье приглашу всех своих одноклассников, а еще…

Мечтая — да нет, не мечтая, мечты в прошлом, — планируя, я стал потихоньку проваливаться в сон, но вдруг мне вообразилось, что все, что со мной сегодня произошло, неправда: я лежу на своей старой кровати в своей нищей квартире, и не было ничего. Судорожно высвобождаясь из дремоты, как из мокрой тесной одежды, сел, потрогал рукой одеяло — шелк, и воздух другой, свежий, с чуть различимым непривычным ароматом — не моя это постель, не моя квартира и, значит, все было. Прислушался: да, звон в ушах остался, сжал и разжал кулак: да, помню, помню эту приятную тяжесть силы, и палец, все еще чуть онемевший, помнит курок. Значит, все было, можно не бояться сна, никто меня оттуда не утащит назад, в старую, безнадежную реальность. Моей прошлой жизни нет, есть только эта, новая, счастливая.

Успокоившись, лег. Успокоившись, позволил сну укачать меня, убаюкать… Сухое лицо в морщинах старости и изможденной худобы склонилось и улыбается доброй отеческой улыбкой. Да ведь это отец!

— Видишь, — шепчет он мне ласково, — сегодня ты совершил первый свой настоящий мужской поступок. Пошел до конца, не струсил, не спасовал.

— Да я ведь не мог иначе! Она мешала, я не мог допустить…

— Не мог, все правильно. Эта женщина мешала вашему счастью, из-за нее твоя любимая не могла бы остаться Еленой. Две Елены — ведь это же нонсенс. Она украла бы у тебя любимую, встала бы на дороге. Теперь путь открыт. Ты можешь встать и пойти.

— Да, да, я сейчас встану.

— Не торопись. У тебя теперь бездна времени, успеешь. Отдохни. Все-таки то, что ты сделал, потребовало много сил. Но я рад и горжусь. Мой сын сегодня совершил настоящий мужской поступок, мой сын — сильный человек. Я это понял давно, еще тогда, когда ты не стал препятствовать моей смерти, когда ты меня убил. Я все ждал: сможешь ли? Смог. Но это был только на половину мужской поступок: пассивное убийство — еще не до конца убийство. Другое дело сегодня.

Лицо отца сморщилось в смехе, тонкие сухие губы коснулись моей щеки. Вот оно что! Я был к нему несправедлив, он любит меня и гордится. Он и следил за мной, потому что любил и верил: однажды я совершу настоящий мужской поступок.

Тонкие губы коснулись лба, повлажнели. Он любит меня — она любит. Ее губы находят мои.

— Леночка! Мое счастье.

Я впиваюсь в ее губы, я растворяюсь в блаженстве. Но становится трудно дышать…

— Митенька!

Я задыхаюсь.

— Митенька! — задыхается она, возвращая мне возможность дышать.

Я падаю, падаю, падаю. Ее сердце бьется в моих висках. Я дышу ее грудью. Мы падаем вместе — мы умираем и рождаемся вновь в единой утробе. Я… Мы…

Моя ночь кончается: первая ночь нового человека подходит к концу. Я с сожалением открываю глаза — сны, мучительные и прекрасные, остались там, в моей первой ночи. Что ж, меня ждет мой новый день. Нужно только окончательно проснуться, встать, принять душ — и к ней.