Я кивнул.

– Понимаю, сэр Эбергард. Так гибли и прославленные полководцы, которые из жалости давали отдохнуть усталым бойцам. А потом тонули при отступлении, кто в Иртыше, кто в Урале… Будем ехать!

Усталые рыцари рассуждали на все лады, как доберутся до постоялого двора и, наконец-то нажравшись горячего, завалятся в теплые чистые постели. Кто-то свернул разговор на аппетитных служанок, таких же лакомых, как молодые цыплята на вертелах, разговор оживился, пошли смешки.

Сэр Смит наклонился с огромного коня и шлепнул Кадфаэля по спине.

– Еще не передумал оставаться в монахах? Только кивни, возьму оруженосцем!

Дилан захохотал:

– И в первой же гостинице расстанешься с целибатом!

Кадфаэль стыдливо отвернулся. Сэр Смит захохотал:

– А что я вам расскажу!.. Умер папа римский и попал в рай. Ну, к такому человеку и отношение особое, сам Господь спрашивает, не желает ли чего, а папа и говорит, что хотелось бы прочесть самый первый вариант Библии, а то до его времени дошли только копии копий, где масса ошибок, искажений и позднейших вставок… Его тут же отвели в райскую библиотеку, а через часок оттуда плач, крики, стенания. Спрашивают, в чем дело, а папа отвечает со слезами в голосе: «В оригинале – ни слова о безбрачии!»

Кадфаэль смолчал, сэр Смит повернулся ко мне.

– Не правда ли, он многое теряет?

– Наверное, – согласился я. – Вообще-то знаю такую ветвь христианства, где безбрачия нет. Там священники имеют жен, коров, коз, свиней и овец, двор полон кур и гусей. У таких пастырей головы забиты домашними проблемами: как удачно выдать замуж дочку, как не пускать сына по кабакам, отвадить кузнеца ходить к его жене, самому сходить к жене дьячка…

На лице Кадфаэля проступила неуверенная благодарность, а рыцари, как ни странно, притихли и вроде бы даже задумались.

Солнце опустилось и выглядывает из-за крон, даже сквозь них, из-за чего весь лес стал оранжевым. Даже толстые, потрескавшиеся от старости стволы покраснели, а земля под ногами стала темно-багровой. Я посматривал по сторонам, дивясь чуду преображения в единый миг из буйного зеленого рая, шумного и стрекочущего, в это тяжелое умиротворение. Листья разом перестали шелестеть, ибо целиком из золота, не пошелестишь, птицы послушно укладываются в гнезда с этим последним лучом, что сейчас скользит вверх по стволам деревьев, в последний раз вспыхивают верхушки, особенно ярко в быстро темнеющем мире, и все разом погружается в ночь для леса. Это для нас еще сумерки, а для птиц – темная ночь.

Пес выбежал с перемазанным яичным желтком носом, облизался смачно, пересчитал нас, как овец, и снова нырнул в чащу.

Ночь наступает издалека непривычно тихая, темно-лиловый купол выгнулся, как свод исполинского храма. Зажглись первые звезды, в сердце торкнулось чем-то знакомым. Не в расположении звезд, конечно, я не степняк, чтобы запоминать, какие они и где, в самой конструкции: свод, звезды… Как-то в детстве, прячась от дождя, забежали в церковь. Помню, как поразил этот исполинский свод с нарисованными звездами и летающими ангелами. Тогда долго не мог понять нелепости и цели этой гигантской конструкции, ведь все здания понятно для чего, а для чего церковь? И вот теперь вижу над головой тот же свод, те же звезды…

И я – так и не покинувший эту вселенскую церковь, все еще отыскивающий свой путь, как отыскивает ее всю жизнь любой человек.

Простучали копыта, сэр Смит крикнул несколько громче, чем обычно:

– Сэр Ричард, что-то слишком тихо!

– Да, – согласился я довольно, потом сознание зацепилось за «слишком». – А что тревожит?

– Хотя бы кузнечики кричали, – сказал он нервно. – Трава вон какая. И время для их песен.

Далеко на горизонте вспыхнули багровым огнем горные вершины, раскалились до вишневого цвета, затем разом погасли. Небо стало совсем темным, а звезд высыпала масса, заливая землю чистым призрачным светом. Воздух стал прохладным, слышнее ароматы трав, земли.

Глаза давно привыкли к слабому свету, мы едем мерным шагом и даже не переговариваемся, каждый думает о своем. А когда из-за темного края земли поднялась огромная луна и наполнила затихший мир своим холодным светом, стало не просто светло, а даже очень светло. Далеко справа проплыла крохотная деревушка, дымки поднимаются из печных труб строго вертикально, из-за чего домики кажутся привязанными за веревочки к небу.

На охоту вышли ночные звери, брат Кадфаэль почти непрерывно читал молитвы. Я сам видел дважды, как бегущая в нашу сторону стая громадных степных волков вдруг вспыхнула в чистом свете и сгинула без следа. Даже запахом серным или смоляным не повеяло, что значит – существа не адовы, просто местная нечисть на охоте.

Гибла и совсем мелкая нежить, что вряд ли причинила бы нам вред: вспыхивали под конскими копытами мелкие искорки, исчезали призрачные насекомые, в то время как муравьи продолжали усердно таскать гусениц. Их никто не решался копировать, явно такое совершенство подделать просто не по силам даже нечистой мощи.

В небе носились крылатые звери, и иногда мне казалось, что я в той эпохе, где царят птеродактили. Но потом над головой абсолютно неслышно пролетела сова и жутко ухнула таким чудовищным басом, что даже Зайчик дернулся, а сэр Смит чуть не упал с коня и долго дрожащим голосом поминал Божью Матерь. Я убедился, что никакой не палеозой, а сова, отлетев чуть, злорадно захохотала, от чего сэр Смит вообще изошел скверными словами и сцепился в богословском диспуте с Кадфаэлем, яростно доказывая, что никак такая гнусь не может быть создана Господом. Ведь создал же Сатана обезьяну, пытаясь тоже создать человека, и козла – когда пытался воссоздать себя?

– Бог создал три зла, – пробормотал я, – бабу, черта и козла… Именно в такой последовательности, от худшего зла к наименьшему. Но, зная эту истину, как-то забывают, что и черта, то есть Сатану, тоже создал Бог. А в этом великая тайна и великая истина, до которой не умеют и не желают докапываться.

Меня никто не услышал, а если бы и услышал, кто бы понял, когда у всех в поводу по три коня с грузом дорогих доспехов? До истины копают только не обремененные материальными благами, под тяжестью которых трещит хребет, а голова занята тем, как все уберечь, сохранить, не дать растащить, не растерять…

Уже за полночь впереди замаячил берег реки. Искать брод не решились, а место для лагеря удобное: река делает короткую петлю, так что с трех сторон мы ограждены водой, дозор можно держать только в одном месте. Мы остановили коней, принялись расседлывать, разбирать мешки, готовить костер и место для ночлега. Правда, я так и не понял, почему любая остановка на привал или на ночь называется разбиением лагеря, ведь всего-то стреножили коней и расстелили одеяла. Но ладно, я не собираюсь исправлять в мире любую мелочь, мне непонятную. Вдруг да какой-то смысл есть, недоступный даже такому жидомасону, как я, но открытый гадам более высокого ранга.