Когда работаешь в режиме «сутки через сутки», редко «сутки через двое», хочется провести выходной с семьей, а не возвращаться на любимую службу, с которой только что ушел, тем более если знаешь, что за целый день напряженного труда тебе заплатят максимум двести рублей. И хоть Фриде пришлось давать два сложных наркоза параллельно (что в принципе запрещено), и тут же проводить реанимационные мероприятия, и делать назначения, она не сердилась на коллег, за плечами которых было по двадцать лет изматывающей и неблагодарной работы.

Фрида с трудом понимала, как ей удалось дать наркозы на двух спленэктомиях, одной трепанации, одной торакотомии, вывести пострадавших из травматического шока и наутро сдать всех сменщику живыми и в состоянии настолько приличном, насколько позволял характер повреждений.

Сменщик восхищенно поцокал языком.

– Можешь гордиться собой, – сказал он, – точнее, тем, что от тебя осталось после безумной ночки.

И Фрида на заплетающихся ногах пошла гордиться. Переодевшись в джинсы и любимую куртку из «лоскутиков», девушка всерьез задумалась, не вызвать ли ей такси. Всего тысяча рублей, и через сорок минут она будет уже дома. Целая тысяча! Отдавать ее лишь для того, чтобы оказаться дома на час раньше – глупое барство и расточительство.

При покупке дома они с дедушкой, к счастью, обошлись без долгов и кредитов, но оказалось, что для таких сугубо городских жителей, как они, сельская жизнь обходится недешево.

Шагнув в необычно яркое и теплое для сентября утро, Фрида зажмурилась и остановилась, с наслаждением подставив лицо солнцу.

Обидно, что такой прекрасный денек придется тратить на сон, ну да это дело известное. Когда у тебя выходной, на улице ливень, град и буря, но стоит заступить на смену, погода немедленно налаживается.

Фрида посмотрела ввысь: на небе ни облачка. Листья на деревьях вокруг больницы уже сильно пожелтели, но на клумбах вовсю цветут пышные и яркие осенние цветы, будто говоря, что не все еще позади и надо ловить последние минуты уходящего лета.

Девушка перевела взгляд на свой любимый шиповник. Одна его ветвь пробилась сквозь щель в бетонном парапете и росла будто отдельно от всего куста. Наверное, ей было сложнее, чем другим ветвям, переплетающимся между собой, но она не унывала и цвела так же ярко, как остальные.

«Как странно, что цветы еще не облетели и соседствуют с почти зрелыми ягодами, – подумала Фрида, – что ж, осень, чудесное время, когда начало примиряется с концом и все возможно».

Вдруг она почувствовала, как ее мягко берут за локоть, и вскрикнула от неожиданности. Кажется, она даже немного подскочила.

– Боже, Фрида, – сказал сосед, – я скоро сам начну вас бояться.

– Но нельзя же так подкрадываться!

– Вы не слышали меня, что оставалось?

– Извините. А вы сюда по делам? Заболели? Если что, вы только скажите…

– Слава богу, здоров. Просто мы с Львом Абрамовичем прочитали в интернете про ваши подвиги, я сообразил, что вы сильно устанете, и решил съездить за вами.

Фрида потупилась, чувствуя, как к щекам приливает горячая волна то ли благодарности, то ли неловкости.

– Не стоило, – промямлила она, – ничего особенного я сегодня не сделала. Мне так неудобно, что вы сорвались ради меня…

Слава молча сложил ее велосипед и пошел к машине. Фрида в смятении поплелась за ним.

– Если неловко, можете считать, что я поехал за свежими газетами. Дурацкая отмазка, но почему бы и нет?

Слава вежливо помог ей сесть в машину, отчего Фрида смутилась еще больше.

– Но как же вы оставили детей? Вдруг вернется Николай?

– Не вернется.

– Откуда вы знаете?

– Не вернется, и все.

Слава нахмурился и молча сел за руль. Сосредоточившись на том, чтобы выехать с территории больницы, он не смотрел на Фриду даже искоса, и она подумала, что, наверное, кажется ему какой-то запредельной трусихой и дурой, имеющей к тому же еще привычку совать нос в чужие дела.

«Ничего нет хорошего в том, чтобы оказаться объектом благодеяния человека, который тебя презирает, – вздохнула Фрида, – лучше бы я сейчас тряслась в автобусе и слушала от бабок проклятия своему велосипеду».

– Можно поинтересоваться, как у вас все прошло, – вдруг спросил Слава, – или лучше не надо?

– Пока все живы, а больше ничего не могу сказать.

– Врачебная тайна?

– Нет, чтоб не сглазить.

– А! – Сосед энергично и быстро, чтобы не терять управления, поплевал через плечо и постучал по условно-деревянной отделке приборной панели: – Молчу-молчу! Но я вчера, конечно, сильно удивился, когда ваш дедушка сказал, кем вы работаете.

Фрида вежливо улыбнулась, забыв, что Слава смотрит на дорогу, а не на нее.

– Грош мне цена как оперу после этого, но я был уверен, что вы или филолог, или в крайнем случае искусствовед. Настолько убежден, что даже не спросил у вас о профессии.

– Почему? Потому что я красиво одеваюсь?

Слава вдруг захохотал резко и басовито.

– Ой, простите, – он попытался сделать серьезное лицо, но губы снова разъехались в улыбке, а на глазах, кажется, выступили слезы, – просто вспомнил кое-что, вам неинтересно. Вы красиво одеваетесь, но нет, не поэтому.

Фрида вдруг подумала, что первый раз видит его таким радостным, и ей стало так приятно, что ничего не захотелось выяснять и тем более думать, что он смеется именно над ней.

– Вы произвели на меня впечатление утонченной и робкой девушки, немножко слишком хрупкой для нашего кондового мира, – продолжал сосед, отсмеявшись и вытерев глаза ладонью.

– В общем, я такая и есть.

– Не совсем такая, раз боретесь со смертью и побеждаете.

Фрида поморщилась:

– Не люблю этот пафос. Я просто отработала смену, и все. Знаете, как говорят летчики: если ты идешь в полет как на подвиг, значит, ты к полету не готов.

Сосед рассеянно кивнул и снова погрузился в собственные мысли. Фрида тоже расслабилась и украдкой зевнула. Машина как раз остановилась на светофоре, и Слава, предложив Фриде немного подремать в дороге, перегнулся через нее, чтобы опустить спинку сиденья. Внезапно он оказался очень близко, его жесткая щека коснулась Фридиного лица, и девушка ощутила азартный ужас, как в детстве на американских горках, когда страшно и жутко, сердце обрывается, но в глубине души точно знаешь, что с тобой не случится ничего плохого.

– Вот так, спите, – буркнул Слава, и Фрида послушно закрыла глаза, но, конечно же, не уснула, а всю дорогу поглядывала на соседа сквозь опущенные ресницы.

«Хорошо, что мы совсем разные, – думала она, – он сильный, красивый, уверенный в себе и никогда не заинтересуется утонченной девушкой, что, как известно, на мужском языке обозначает пришибленная дура. Стало быть, у меня нет надежды на взаимность, и я смело могу влюбиться. Призрак надежды измучил бы меня, а очевидно, безответная любовь станет интересным приключением. Можно сделать геройское усилие воли и задавить чувство в зародыше, только зачем? Если мое сердце будет так волшебно и волнующе замирать всякий раз при виде Славы, это же здорово!»