В карете Роксолана вдруг вцепилась в руку Сулеймана:

– Повелитель, не нужно праздника!

– Почему, ты же мечтала?

– Я для Михримах мечтала, не для себя. Не стоит… Слишком много завистливых глаз будет.

И он понял, что Хуррем права, согласно кивнул:

– Верно, но праздник будет, для жителей города нужно устроить, не то скажут, что новая султанша скупа. Пусть народ порадуется, а вы с детьми можете не выходить, чтобы не навредить.

Раньше, чем они успели вернуться в гарем, и туда долетела весть о событии. Ахнули все, только кому ахать? Валиде-султан уже не было в живых, Хатидже жила в своем доме и просто не желала с Хуррем знаться, Махидевран далеко в Манисе со своим Мустафой, остальные одалиски Роксолану волновали мало. Мог бы ахнуть кизляр-ага, но и того уже не было…

У Роксоланы крепло чувство, что она и впрямь обретает власть, ранее для женщины невиданную. Поймала себя на том, что и праздника не хочет, потому что не перед кем показаться. Простому люду все равно, кто там под плотной накидкой, чьи глаза сверкают в прорези яшмака, похвастать, вознестись она могла бы только перед валиде, Махидевран или Хатидже, а поскольку это невозможно, не стоило и затевать показуху.

Новый главный евнух склонился перед султаншей ниже некуда, остальные последовали его примеру. По гарему поползли разговоры:

– Что теперь будет?

– Теперь Хуррем всем покажет, кто хоть слово сказал против нее.

Хотела Роксолана или нет, а праздник состоялся. Сулейман не заставил ее красоваться перед народом, сидела, когда желала, за ажурной решеткой, не показывала дорогие подарки, роскошные наряды, старалась не привлекать внимания. Тут же по Стамбулу пополз слух, что гнушается, не считает возможным дать на себя посмотреть, презирает простой народ…

На всех не угодишь, но на сей раз Роксолане было все равно, не ради праздника или богатых даров просила Сулеймана об обряде по шариату, а ради самого обряда. К тому же, несмотря на шавваль и праздник разговения, на сердце лежала печаль из-за смерти валиде.

А еще, как ни прятала сама от себя такие мысли Роксолана, не могла не думать о гареме и о том, что будет дальше. Сулейман готовился в поход на Восток в земли шаха Тахмаспа. Ибрагим всячески намекал, что справится и сам, но султан решил, что пора показать и себя в седле.

Он уедет, а как же гарем? Шел третий день праздника, посвященного их свадьбе, а султан молчал, словно чего-то выжидая. Чего?

И снова гарему не давали спать пересуды, разговоры, сплетни…

Махидевран опоздала, не успев застать валиде живой, но поспела вовремя, чтобы попасть на свадьбу Сулеймана и Хуррем. Бедная женщина не поверила своим ушам:

– Женился по шариату?! Как это возможно?!

Баш-кадина метнулась к Самире:

– Хезнедар-уста, как такое могло случиться?!

Та решила, что оглушенная горем Махидевран спрашивает о смерти валиде, горестно вздохнула, произнося слова из суры «Аль Бакара»:

– Все мы принадлежим Богу, к Нему и возвращаемся…

Махидевран, на минуту устыдившись, повторила фразу. Но умершим память, а живым жить, немного погодя все же поинтересовалась:

– О чем была последняя воля валиде?

Баш-кадина не допускала мысли, что Хафса могла согласиться на брак Сулеймана с Хуррем, готова кричать на весь Стамбул, что проклятая соперница только и ждала, когда умрет валиде, чтобы заставить Повелителя совершить обряд по шариату!

Хезнедар-уста внимательно посмотрела на Махидевран, опустила глаза, мысленно прося Аллаха простить невольную ложь.

– О мире в гареме. – Самира понимала, что найдутся те, кто скажет Махидевран, что валиде звала к себе Хуррем перед смертью, и решила опередить. – Валиде сказала Хуррем, чтобы держала гарем строго, но справедливо, не обижала никого.

Несколько мгновений Махидевран раскрывала рот, как рыба, вытащенная из воды. Валиде фактически передала правление Хуррем?! Конечно, после этого Повелитель мог повести ненавистную роксоланку к кадию.

Баш-кадина обессиленно опустилась на подушки дивана, почти всхлипнула:

– Что мне теперь делать?

– У вас есть сын, госпожа. Помочь ему в управлении Манисой, научить справедливости в жизни.

– А она есть?! – Глаза Махидевран сверкнули яростью, горло сжимало, изнутри рвались рыдания. Нет, не было справедливости, она, баш-кадина, мать наследника престола, достойного наследника, была в гареме гостьей, уступив место самозванке, щенки которой никогда не будут у власти!

Конечно, Махидевран следующая валиде, в этом никто не сомневался, но как ей жить до того времени, когда… от мысли об этом «когда» Махидевран стало совсем не по себе. Она вспомнила день, когда болел Повелитель, тогда она вдруг почувствовала себя почти валиде, стала распоряжаться в гареме, как хозяйка. Чем это все закончилось?

Почти позором, валиде – мир ей и благословение Аллаха! – выговорила так, что семь потов сошло от стыда. Махидевран и сама понимала, что не слишком красиво поступает, но справиться с ощущением почти владычицы гарема не сумела. За то время, что прошло, она все осознала, готова стать разумной и терпеливой хозяйкой огромного женского царства, вспомнить все уроки, которые получила от валиде, не раз представляла, как будет налаживать отношения даже с ненавистной Хуррем…

И вот теперь оказывалась не нужна. Хуррем околдовала Повелителя настолько, что тот взял ее в жены по шариату. Хуррем стала законной женой Повелителя, это означало, что поднялась на недостижимую для остальных обитательниц гарема высоту. Давным-давно султаны прекратили брать наложниц в жены, даже очень красивых и даже очень родовитых. Больше не было необходимости связывать себя родственными отношениями с повелителями соседних стран, Османская империя ни от кого не зависела, и султаны могли себе позволить выбирать женщин для ложа и рождения здоровых, красивых детей, а не для замирения правителей-соседей.

Хуррем законная жена, и Махидевран становилась просто матерью будущего наследника. У несчастной женщины мелькнула страшная мысль: «Пока наследника». Этой колдунье ничего не стоило отвратить Повелителя от старшего сына, чтобы сделать наследником своего недоноска. Захлестывающее отчаяние не позволяло Махидевран беспристрастно взглянуть на положение дел.

Старший сын Роксоланы Мехмед был не менее Мустафы достоин трона, но сама Роксолана никогда не произносила и слова внушения Сулейману об этом. Мустафа наследник трона – это было непререкаемо и неизменно. Роксолана не обольщалась надеждой, что любивший Мехмеда Сулейман когда-нибудь сделает его наследником и даже что Мустафа может погибнуть в бою или просто умереть от болезни.

Суть не в особой порядочности Роксоланы, не в том, что она честна даже перед главной соперницей, Роксолана, как и все женщины гарема, вовсе не была ангелом, но хорошо помнила слова валиде, что за любой проступок матери могут ответить ее дети. Хафса говорила это Роксолане, когда болел Абдулла. Ребенок умер, и Роксолана винила в его смерти только себя, свои черные мысли.