Черт. Я нервно заламываю руки. Конечно, он прав. Только впервые у меня закрадывается беспокойная мысль — что, если я все это время ошибалась? Аля же соврала мне, даже глазом не моргнув, что именно Смоленский сделал ей плохо… что ей стоило соврать и о ребенке?

Это значит, что в таком случае меня будет ждать катастрофа. Тогда я даже не знаю, как спасать Майю.

— Я заберу это с собой, — доносится, как сквозь вату, голос Смоленского. Я отрешенно замечаю, как он стучит пальцем по свидетельству, — это же копия?

— Да, — выдыхаю я, — я сделала на всякий случай.

Что же мне делать? Если обнаружится, что Смоленский не отец Майи, времени думать у меня не будет. К кому мне обратиться за помощью? Или просто забрать тайно Майю и уехать? Но меня будет искать полиция. А племянница должна ходить в садик, учиться в школе… мы не сможем скрываться. К тому же, мой бизнес — то, что нас кормит уже много лет. Я мало чего умею делать в жизни хорошо, я глупая. Второй раз так не раскручусь.

Господи, столько мыслей, что уши закладывает. Голова, кажется, сейчас взорвется.

Я прижимаю пальцы ко лбу, поморщившись. Это не фигуральное выражение.

— … Ты меня слушаешь, Саша?

А еще тон Смоленского доводит до белого каления. Я впервые чувствую себя абсолютно беззащитной перед кем-то, и вообще — перед обстоятельствами. От этого комната делает странный кувырок, и я, кажется, падаю в обморок.

* * *

Жаль, что нельзя отключиться на несколько часов, как в фильмах.

Смоленский успевает меня поймать: последнее, что я запоминаю — как он обхватывает меня за талию и спасительная темнота с запахом можжевельника накрывает меня.

В следующий момент я медленно открываю глаза. На моей футболке отпечатался запах парфюма Смоленского, но теперь я его чувствую немного иначе. Он теплый и уютный, как зимний вечер в доме посреди леса, как пуховое одеяло, которым укрываешься под треск камина.

Смоленский сидит напротив кровати, на старом стуле, который он притащил с балкона. Вытянув длинные ноги и сложив на груди руки. И, видимо, не подозревая, что я сейчас думаю о его запахе.

Эти отстраненные мысли в моей голове — просто спасение, минутка блаженного покоя за последние безумные дни.

— Ты нормально? — задает он единственный вопрос.

— Вроде да, — мой голос звучит сипло и слабо, — извини.

Я откидываю плед и поднимаюсь с кровати. Запоздало замечаю, что футболка и волосы немного влажные — Смоленский пытался, наверное, привести меня в чувство, побрызгав водой. Стоит мне выпрямиться, как мир снова сужается до маленького окошечка передо мной, и я неловко падаю. В этот раз на колени перед Смоленским. И успеваю вцепиться руками в его ноги, чтобы не упасть совсем уж позорно… лицом в него.

«Ты победитель по жизни, Саша!» — радостно кричит внутренний голос, — «вот это перфоманс!»

«Заткнись, пожалуйста» — отвечаю я мысленно со стоном.

— Мм-м, — тянет Смоленский задумчиво. Он наклоняется ко мне и, обхватив пальцами мой подбородок, заставляет приподнять лицо. Хотя темнота до конца не рассеивается, я все же вижу его глаза напротив, которые будто мерцают. Только из-за этого взгляда я остаюсь в сознании, — похоже, что не очень нормально. Тебе стоит лечь обратно.

Он проводит внезапно большим пальцем по моим губам, оставив легкий наэлектризованный след и вернув меня в чувство. Что он делает?..

— У тебя губы бледные, — продолжает он, задумчиво рассматривая меня, — и под глазами синяки. Не то, чтобы меня очень беспокоит твое здоровье, но ты вообще спала с тех пор, как вернулась домой?

Мне хочется тихонько засмеяться. «Не то, чтобы меня беспокоит твое здоровье, но я им все же поинтересуюсь». Вряд ли я ошибусь, сказав после нашего знакомства, что Смоленский только старается казаться плохим и холодным. За этой маской скрывается совершенно другой человек.

— Я немного поспала.

— «Немного» — это слишком мало для нескольких дней, — он внезапно наклоняется ко мне еще ближе, отчего я даже вздрагиваю, не понимая, чего он хочет. А когда он обнимает меня одной рукой, я чувствую, как начинает биться хаотично сердце в груди. Даже ладони теплеют после обморока.

Он что, собирается извиниться? Признать, что зря наехал на меня?

Я чувствую, как мое лицо чуть щекочут темные волосы Смоленского, и как приятно пахнет его шампунь.

Объятия. Надо же. Давно меня вот так не обнимали. За задницу схватить на свидании — святое, с поцелуями полезть — тоже, за талию подержаться — запросто…

Полет приятной мысли внезапно обрывается, когда Смоленский выпрямляется вместе со мной и ставит меня на ноги. Он тут же отстраняется, оставив на талии только ладонь, чтобы придержать меня.

— Ложись, пока не упала снова, — его голос звучит ровно, а я закрываю глаза, чувствуя, что краснею. Дура ты, Саша. Тебя просто на ноги поставили, а ты тут нафантазировала… — и выспись.

— Не переживай. Я полежу и все будет в порядке, — я падаю задницей на постель и вздыхаю. Голова еще немного кружится. Действительно стоит полежать.

Смоленский изгибает бровь в ответ.

— Я не беспокоюсь. Ты можешь поступить по-своему, но только когда я уйду. Не хочу еще раз возиться с тобой и ждать «скорую».

— Ты поедешь делать тест? — я задаю вопрос, проигнорировав его дурацкие попытки демонстративно заложить последние кирпичики ледяной стены между нами, — если да, могу ли я тебя попросить сказать мне результат? Мне это действительно очень важно. Если Майя окажется не твоей дочерью, у меня будет мало времени, чтобы что-то придумать дельное.

И добавляю спустя секунду:

— Пожалуйста.

На непроницаемом до этого лице Смоленского мелькает странная эмоция. Он чуть морщит лоб.

— Ладно, — отвечает он мне спустя несколько секунд раздумий, — я напишу тебе смс.

— Спасибо, — выдыхаю с облегчением я.

Он разворачивается, чтобы уйти. Только на пороге комнаты на секунду замирает.

— Я тебе сделаю кофе, — произносит он внезапно. Так, словно пошел на сделку со своей гадкой и вредной частью, и добро на секунду победило, — на всякий случай.

И уходит на кухню, не дождавшись ответа.

Смоленский покидает мое жилище спустя двадцать минут, оставив после себя легкий запах одеколона и аромат чуть пригоревшего кофе.

Когда дурнота отступает, а я оказываюсь уже в силах сходить на кухню, то замечаю там, на столе, чашку с еще дымящимся напитком и грустно хмыкаю. У матери недавно сломалась кофемашина, поэтому кое-кому пришлось варить кофе в турке. Пусть и неудачно, судя по запаху и разводам на плите, но этот жест кажется мне каким-то заботливым, что ли…