Пока добирались – почти два часа по шоссе, – осенний денек не спеша истек. Кромешная тьма, безо всяких признаков фонарей, распростерлась над Казацком, над его улицами и центральной районной больницей.

Путниц направили в корпус, где размещалось травматологическое отделение. После отхода основных медицинских светил оставшееся здесь народонаселение – больные, медсестры, редкие дежурные эскулапы – почувствовало себя свободнее. Кто-то курил на улице, за углом – в куртках, накинутых на пижамы. В самом корпусе ковыляли по стеночке больные; пробегали деятельные и хлопотливые медсестры, к вечеру прибавляющие в важности.

За сто рублей, сунутых «в лапу», гардеробщик согласился оставить у себя не только пальто, но и пожитки женщин, снабдил их бахилами и подробнейшим образом рассказал, где находится «травма».

Нынешних провинциальных больниц ни одна из женщин раньше не видывала. Бог дал – лечились только в продвинутых столичных клиниках и за границей. Поэтому обе, что юная, что постарше, испытывали непреходящее изумление, смешанное с омерзением и шоком. От протечек с потолков лохмами свисала штукатурка. Линолеум на полу зиял дырами, в коих торчали подгнившие доски. В помещении стояла смешанная вонь от немытых тел, дезинфекции и кислых щей. Стараясь ничему не удивляться, не ужасаться и все терпеть – ради Артема, – Елена Анатольевна отыскала дежурного врача травматологического отделения.

Со снисходительной и высокомерной миной тот вышел из ординаторской к ним в коридор. Был это здоровенный детина в халате на голое тело. На жирной шее сияла золотая цепь.

– Как Кудряшов? – бросилась к нему мать.

– Состояние крайне тяжелое, – с неким даже довольством кивнул доктор. – Последствия закрытой черепно-мозговой травмы. Травматическая кома, вторая степень. По всей вероятности, субдуральная гематома головного мозга.

– Проведите меня к нему, – скомандовала мать.

Палата, где лежал Артем, словно бы сфокусировала в себе всю неприкаянность бесплатной провинциальной медицины. Начать с того, что в помещении, рассчитанном на шесть человек, две койки занимали женщины. Вдобавок лежал Кудряшов на голом матраце – постельное белье напрочь отсутствовало. Весь лоб и вся голова его были замотаны плотной белой повязкой. К руке тянулась капельница. Вид молодого человека был отсутствующим – словно одной ногой он уже шагнул туда, откуда нет возврата. И все отношение медперсонала к нему, случайному человеку безо всяких родственников или связей, словно бы говорило – или, вернее, кричало: мы за него, типа, особой ответственности не несем и уламываться ради того, чтобы он выкарабкался, не станем.

У мамы, Елены Анатольевны, подкосились ноги. Она упала сыну на грудь и зарыдала о нем, словно о покойнике.

А юная Кристина – чего от нее никто, включая ее самое, не ожидал – вдруг взяла ответственность на себя. И принялась действовать.

– Выйдем, – молвила она доктору с жирной шеей, и тот, что странно, покорно последовал за девушкой.

В коридоре, где гнусный запах, сгустившийся в палате, стал реже, Кристина прежде всего сунула в карман врачу пятитысячную бумажку. Тот, проследив за полетом красной купюры, бросил: «Это совершенно необязательно», – однако попыток вернуть банкноту не предпринял.

– Нашего больного следует перевести в отдельную палату, – не терпящим возражения голосом изрекла младшая Трипольская. – У вас ведь есть платные? И белье пусть дадут ему наконец. И вы сказали: субдуральная гематома. На основании чего диагноз? Ему делали томограмму?

– Девушка! У нас в районе томографов нет! Только в краевой больнице! Рентген показал.

– Я поняла. Как я могу его перевезти в Москву?

– Заказывайте перевозку. Конечно, за ваш счет. Удерживать не будем. Выпишем под роспись ближайших родственников. Но это все, естественно, завтра.

– Что еще я могу для него сделать?

– Все необходимое и от нас зависящее мы делаем.

– Пожалуйста, распорядитесь найти ему отдельную палату прямо сейчас, и кто-то из нас останется сегодня с ним.

– Я посмотрю, что можно сделать.

Кирилл Косаткин, капитан полиции

Кафе «Дельфин» располагалось на набережной – как и большинство заведений приморского поселка Каравайное. Большинство из них оказались, впрочем, закрыты. Столики убраны, витрины затянуты железными жалюзи, по бетонным площадкам свищет морской ветер. Однако искомое заведение, к счастью, работало. Больше того, пользуясь локаутом конкурентов, оно собирало все возможные сливки бархатного сезона – здесь заполнены были пять или шесть столиков и даже наигрывал что-то джазовое тапер у синтезатора, с сигареткой в зубах.

У бармена я спросил, где хозяин. Оказалось – отсутствует. Никакого менеджера или, к примеру, метрдотеля тоже не нашлось. Тогда я вынул из кармана «фотороботы» девиц, положил перед главным наливалой, напомнил: столько-то дней назад девушки были вдвоем, познакомились с толстым папиком лет сорока пяти, ушли вместе, уехали на его «Лексусе».

Он помотал головой:

– Не видел я их. Да вы поймите, я с клиентами редко общаюсь. Мне официант передает заказ, я исполняю. Только в редких случаях имею контакт, когда гости к стойке присаживаются, поболтать. Но эти две точно не садились.

– А кто из официантов их обслуживал?

– Или Верка, или Филя. У нас их двое, сейчас они посменно.

– А кто сегодня?

– Верка. Да вот и она. Подойди, тебя товарищ из органов спрашивает.

В глазах у официантки при слове «органы» блеснул мгновенный испуг. Однако, узнав, что лично к ней в настоящий момент конкретных претензий я не имею, Верка успокоилась. Это была моложавая хитрая бабенка лет тридцати пяти. Она мгновенно смерила «товарища из органов» взглядом, оценила, взвесила на внутренних весах, с сожалением отметила обручальное кольцо на моем безымянном – и сочла в итоге в принципе достойным, но временно порченным.

– Эти? Такого-то числа? Не, не помню. Да я их, может, и не обслуживала. Может, Филя? Но его сегодня в городе нет, он отпросился в Геленджик, в регпалату. А ты лучше у Хачика спроси. Он целыми вечерами тут сидит, блямкает. Правда, к закрытию память у него слабеет. – Она хихикнула. – И по клавишам попадает нетвердо.

– Вера Пална! – предостерегающе поднял палец бармен.

– А что я говорю? Устает товарищ к концу смены, ясное дело. Так что ты вон к Хачику подойди. – И пояснила: – Хачик – это не кликуха, не обидное. Имя у него такое, по паспорту. Я сама видела. Что поделаешь?

Бармен вмешался с оттенком ревности – впрочем, довольно юмористической:

– Чего это ты у Хачика паспорт смотрела?

– Замуж звал!

– Это он может! Он многих звал.

– И тебя? – отбрила официантка, вскинула поднос с бутылочным пивом и стаканами и побежала дальше по своим делам. Да, воистину, моим землякам-кубанцам пальца в рот не клади.