Сказав это, Ружичка, казалось, обессилел. И отпил такой большой глоток вина, что оно как будто заполнило весь его рот до самых ушей.

V. Сладости на десерт

— Я, дорогой мой гость, — заметил падре ввиду того, что визит подходил к концу, — утомил вас своими историями и вопросами. Признаю, такой грех за мной водится. Слишком я словоохотлив usque ad vicium…[11]Но я пригласил вас, брат мой во Христе, не только для разговоров. Есть еще одна причина. Я давно наслышан, причем в самых превосходных степенях, о вашем вдохновенном мастерстве проповедника. Ваши орации, Dominusvobiscum, или, как вы называете их, — проповеди далеко разнесли слух о вас, во всяком случае по всей Паннонии, где мне довелось бывать. И я, так же как и окружающие, люблю слушать ваше слово, произнесенное с амвона, и вслушиваюсь в него с самым большим вниманием. Те, кто имел счастье слышать вас, рассказывали, что в той вашей проповеди в Вербное воскресенье вы упоминали Богородичный источник. Сколь значительны и вдохновенны были ваши слова! И именно поэтому, а точнее — еще и поэтому, мне бы хотелось, чтобы этот обед мы закончили некоторым подобием причащения. Вы, конечно, заметили, что все блюда были постными. Как и подобает нам, посвятившим себя Богу. И сегодня это связано не только с праздником святого апостола Симона Зилота, этому есть еще одна, более важная причина. Я бы сказал, превосходящая причина. Служа Господу Богу, я бывал и распространял Его Слово во многих местах, и однажды Провидение Божие и дорога привели меня в некое село на берегу моря, где ранее был большой греческий город. Там сейчас имеются источники, которые молва некогда связывала с языческой богиней Кибелой, а позже с одной из множества греческих богов и богинь Артемидой, ибо здесь находились храмы, посвященные этим идолам женской природы. Однако, как все знают, эта вода, все три источника, на самом деле является святым кладезем нашей Богоматери, Блаженной Девы Марии, о чем вы и упоминали в той вашей проповеди. Итак, этот кладезь, как вы знаете, одаривает нас из одного источника здоровьем, из второго любовью, а из третьего счастьем. Никому не известно, какой именно источник несет в себе ту или иную благодать, но я набрал воды из одного и теперь предлагаю вам разделить со мной эту святую воду и выпить ее, с благодарностью Святой Деве за те дары, которые она нам посылает, именно в той интенции, о которой вы и говорили тогда с амвона…

Тут, к изумлению своего гостя, падре Ружичка перешел с греческого языка на сербский, который капал с его губ медленно и густо, но точно:

— Душа моя как земля безводна… но толмо и едино этими слезами я утоляю свою жажду… Прошу тебя, припади к моему источнику… а ты меня, неизвестного, издалека пришедшего утомленного путника, из твоего кладезя напои…

С этими словами, которые гость тут же узнал, потому что они были цитатой из какой-то его старой проповеди, отец Ружичка извлек из стенного шкафа глиняный флакончик, перекрестился и налил из него немного воды в свой бокал, а потом в бокал гостя. Они выпили, перекрестились, некоторое время сидели молча. Словно приветствуя это действо, венские часы отзвонили полный час, напоминая, сколько времени прошло с того момента, как они встретились. Перед самым уходом гостя хозяин отпустил из столовой всю прислугу, и они закончили разговор с глазу на глаз.

Прощаясь, падре Ружичка помолчал, потом из его губ, как сбегающий суп из кастрюли, выползла какая-то особая улыбка, и он спросил своего гостя шепотом:

— Скажите, а не будет ли однажды слишком поздно для доказательств того, что переселение, о котором мы говорим, переход из одного «сейчас» в другое «сейчас», действительно существует? Я спрашиваю самого себя, сможем ли мы получить подтверждение того, что у нас в настоящее время оно уже есть и что в далеком будущем мы сможем и на земле иметь то, другое, новое тело в другом «сейчас», в другом золотом сечении, которое Христос показал и пообещал нам через Свое Воскресение? О том, другом, истинном теле человека нам с вами надо еще поговорить. Сможем ли мы продвинуться в подражании Христу?

— А вы, отец Ружичка, вы смогли придумать, каким образом получить такие доказательства существования другого тела, тела души? — спросил в ответ на это иеромонах Гавриил. — Есть ли способ познакомиться с такими свидетельствами еще в этой, земной жизни? Возможно ли еще из этого нашего тела вступить в соприкосновение с другим нашим телом?

Некоторое время эти вопросы Гавриила парили в тишине, а потом падре откликнулся:

— Может быть, лекарство, как говорили древние, in aquam, in verbis et in lapidibus? В воде, слове и камне?.. Богородицыны слезы мы выпили. Если случайно вам встретится живой перстень и если вы его наденете на палец умирающему, пусть даже по воле Господа и мне, то живой перстень покажет вам, есть у человека другое тело или его нет.

— А слова?

— Какие слова? «Улыбка Кибелы»? — спросил падре Ружичка, провожая гостя.

— Не знаю, как они называются. Магические слова! — пробормотал иеромонах словно про себя.

— Mille dugento con sessanta sei? — спросил падре.

— Подождите, подождите! Откуда я это знаю? Mille dugento con sessanta sei? А откуда их знаете вы?

— Поверьте мне, гораздо важнее, что эти слова знаете вы! А что касается меня, то вспомните, что говорят крестьяне: когда бы ты ночью ни встал, позаботиться о конях, позаботься и о своей жене… Теперь мы, Dominusvobiscum, отцы одного ребенка…

В 1717 году, как только флотилия сербских шайкашей переместилась с верхнего течения Дуная под Белград, сербские церкви в Сентандрее опустели, из прихожан остались только греки, не решавшиеся в беспокойные времена передвигаться по своим торговым делам. Вода в Дунае была высокой, в мутных пятнах. Настолько высокой, что его притокам больше не удавалось впадать в него и они в изумлении остановились у устий. Иеромонах Гавриил сидел у себя на колокольне и шептал: «Мир всем! — призываю других, а в самом себе его не имею…» Его духовника Киприяна в живых больше не было, и теперь старшим над ним оказался духовник Кирилл, он и стал тем человеком, который по распоряжению митрополии решил перевести инока Гавриила в Коморан. С этого начались его бесконечные скитания.

В одной корчме в Острогоне ему подбросили в рюмку с ракией отгрызенные ногти и заявили, что таким, как он, то есть всем его соплеменникам, запрещено покупать недвижимость и продавать вино. В Коморане Гавриил не успел толком и поселиться, как сменить его приехал поп Рафаил. Иеромонаху заплатили изрядно, но, как сообщили будимскому владыке: «Все вещи его на улицу вышвырнули». Поп Рафаил после его отъезда сказал: «У него к людям подхода нет! Всегда все прямо в лоб. А к человеку надо сзади подбираться, если хочешь, чтоб толк был!»

В 1732 году, служа в приходе в Джуре, Гавриил перевел свою фамилию — Стефанович — с греческого языка и начал подписываться как Венцлович. Пока он был здесь, вышел указ о том, что ему и его землякам в Австрийской империи запрещено оставлять завещания. На следующий год, в Коморане, он начал писать книгу «Разглаголник», недоконченную, он привез ее в 1733 году опять в Джур, куда был перемещен после смерти тамошнего священника Пахомия. Прежде чем войти в дом, где ему предстояло поселиться, он отправился на кладбище, на похороны отца Пахомия, и там ужаснулся легкомыслию прихожан, которые во время погребения его предшественника «веселились как на свадьбе, не хватало только скрипачей». Вот так мало-помалу за ним закрепилась репутация «странствующего проповедника». С 1734 года он вел книгу записей крещений и отпеваний в коморанской церкви Святого Введения Богородицы во храм, и записи его рукой продолжаются до 1746 года, хотя в 1735 году он успел побывать и в Джуре, где писал свою книгу «Пресадженица», вел переписку с будимским владыкой Василие Димитриевичем и подписывался как «капеллан джурский». Декретом австрийских властей ему тогда запретили как православному священнику участвовать в похоронных процессиях и отпевать покойных на кладбище.