– Пусть Усмар облачится в броню и возьмет в руки оружие, какое пожелает, – не повышая голоса, начал Стема. – Я готов снять доспехи в поединке с ним. Но все одно я буду сильнее его, особенно если моим оружием будут лук и стрелы, которыми я владею так, что даже имя мое на то указывает. Поэтому, чтобы уравнять свои силы с тиуном, я прошу завязать мне глаза. Пусть Усмар будет во всеоружии, а я буду ослеплен – вот силы наши и уравняются.

Когда он закончил говорить, во дворе детинца стояла полная тишина. Все понимали, что слепой против зрячего не воин, но то, что предлагал молодой воевода, и впрямь уравнивало их силы. Тем не менее, Усмар тут же начал возражать, но поднявшийся гул толпы заставил его умолкнуть. И тогда Усмар повернулся к Путяте, прошипев негромко:

– Гляди, лишишься своего счетовода и советчика, Путята!

– Неужто ты не уверен, что правда на твоей стороне? – усмехнулся посадник. – Тогда покайся перед людьми и дело с концом.

Но подобного себе Усмар позволить не мог. Ибо это означало прослыть лжецом и негодяем, что поставило бы его вне закона в Ростове. Ему бы пришлось покинуть столь достойное и доходное место, как пост тиуна при посаднике, не считая того, что его бы просто затюкали, а то и пришибли бы как головника.[94]Оглядевшись на волнующуюся толпу, на спокойно смотревшего на него Стрелка (правда, тиун тут же отвел глаза, ибо молодого воеводу он сейчас боялся пуще всего), Усмар сделал последнее, что мог.

– Если у меня есть право выбирать оружие, то я хочу попросить своих родичей Асольва и Скафти помочь мне. Пусть Скафти отдаст мне свое копье, а Асольв предоставит свои доспехи.

Хитрый Усмар знал, что делал. Доспехи у Асольва, который не только умел торговаться, но и разбирался в оружии, были самые что ни на есть лучшие: восточная двойная кольчуга из тесно сплетенных мелких колец и со стальными панцирными пластинами на груди и спине была почти неуязвима против такого оружия, как стрела, и могла послужить превосходной защитой, шлем – высокий, литой из светлой крепкой стали, с чешуйчатой бармицей, которую можно было под подбородком застегнуть для защиты, и с длинной наносной стрелкой, прикрывающей середину лица, но не мешавшей свободе обзора, – тоже был надежен. Копье же Скафти, длинное и тяжелое, позволило бы Усмару разделаться с соперником, даже не приближаясь к нему.

Однако Стрелок только согласно кивнул. Он был уверен и в своей умелой руке, и в своей правоте. Об одном лишь просил – чтобы бой совершился как можно скорее, ибо от наглой ухмылки Усмара у него все дрожало внутри и хотелось убить его, изничтожить, убрать из светлого мира эту гадину.

Скафти нехотя протянул тиуну свое копье и на благодарную улыбку сестры не ответил. Асольв же отправился в усадьбу за кольчугой. Когда он пришел, то узнал, что Света проснулась и нянчится с Взимком. Жена Аудуна, в накидке, головной шали и опушенной шапочке, собралась уходить, оставив дитя на ласковую Свету. Та, играя с младенцем, и впрямь будто посветлела лицом.

Руслана же, услышав о событиях в детинце, сама поспешила туда, чтобы узнать свежие новости. Правда, отец ее тут же велел ей укрыться в глубине терема.

– Стрелок ведь с повязкой на глазах будет, – пояснил своей любимице Путята. – А его невидящие стрелы полетят куда угодно. Так что не высовывайся даже.

И Руслане только и осталось, что утешать плачущую в покоях Асгерд. Но как тут утешишь, если сама Руслана была на стороне отстаивавшего честь жены Стрелка. Вот и бормотала, что все, мол, обойдется.

Между тем Усмар с помощью Асольва облачался в доспехи да прикидывал по руке копье, а Стема, оставшись в одной рубахе, натягивал тетиву из тугих жил на лук и проверял стрелы. Призванные по такому случаю из леса волхвы наскоро отрубили голову черному петуху и обрызгали кровью майдан, где должен был состояться божий суд. Потом они положили по краям площадки древесную щепу и подожгли, а когда огонь, прогорев, освятил пространство, посыпали этой золой гравий перед строениями. После этого важно удалились. Разошлись и зрители, понимая, что такой поединок должен проходить только перед лицом богов, иначе стрела невидящего лучника или копье в неумелых руках Усмара могут и их задеть. Воины детинца закрылись в дружинных избах, но не смогли отказать себе в удовольствии поглядеть на бой и приникли к щелям небольших окошек.

Во двор по ступеням крыльца медленно спустился Усмар в облачении воина. Оно было явно тяжеловато для него, но сейчас, находясь в тревоге и напряжении, он почти не замечал этого. Куда больше его интересовало, как Путята завязывает глаза Стрелку.

– Гляди, чтобы он ни зги не видал! – подал голос Усмар, когда посадник натянул на глаза Стрелка темную широкую повязку.

– Не боись, не подсмотрит. Зато боги все увидят, – ответил Путята, направляясь к крыльцу. Поднялся и, прежде чем грохнуть тяжелой, обитой железом дверью, крикнул: – Начинайте!

Стема вмиг весь превратился в слух. Он улавливал и непривычную тишину на широком майдане, и гул из-за ограды. Там все не могли угомониться возбужденные люди, но вскоре и они притихли, разбираемые любопытством, что же происходит во дворе. Наконец стало так тихо, что Стема слышат только стук собственного сердца, даже легкий трепет оперения стрел на ветру угадывал. Но оттуда, где в последний раз раздался голос Усмара, не долетало ни звука.

Усмар и впрямь стоял не шевелясь. Долго стоял, различил даже, как, устав от ожидания, за частоколом детинца вновь загомонили люди. Усмар прикинул расстояние до своего противника, взвесил на руке копье, но решил не рисковать. Вот подкрасться бы к нему незаметно, как тогда на берегу он смог подобраться к Скафти. Однако сейчас на это рассчитывать не приходилось. И хоть двор был посыпан темной золой, все одно каменистый гравий выдал бы его шаги.

Стема тоже испытывал раздражение от долгого ожидания. И вдруг резко пустил стрелу в темноту. Тут же на тетиве оказалась другая. Усмар даже присел с перепугу, но быстро выпрямился, осклабившись. А ведь этот олух стреляет совсем в другом направлении! Значит, не ведает, где он затаился, значит, можно попробовать подкрасться. Наверное, ему с самого начала следовало бы стать поближе, чтобы скорее достать наглого пришлого длинным копьем, но он так боялся Стрелка, что забился в самый дальний угол между дружинными избами. И все же что-то надо было делать. Эта мысль возникла у тиуна еще и потому, что его соперник не стоял на месте, а держал стрелу на тетиве, медленно поворачиваясь и направляя вперед смертоносное жало наконечника. Один раз Стрелок повернулся как раз в ту сторону, где стоял Усмар, замер, раздумывая или прислушиваясь, и у застывшего на месте тиуна перехватило Дыхание, сердце, казалось, больше не билось, а между ног стало горячо – от охватившего его страха он обмочился.

Однако Стрелок продолжал медленно поворачиваться. Усмар перевел дух, но все так же стоял без движения, открыв рот. Проклятый чужак как будто уловил его вздох, вновь повернулся, незряче прицелившись. Так длилось миг, другой. Потом Стрелок втянул носом воздух, как будто принюхиваясь. И ведь веяло как раз от Усмара. Тиун сам был охотником, знал, как на ловах угадываешь зверя по запаху. Оттого тиун сделал первое, что пришло в голову: протянув руку с копьем, он задел его острием за подпору ближайшего навеса в стороне от себя.