Каган кивнул, напустив на себя как можно более бодрый вид. Однако мысли у него в голове крутились совсем невеселые:

«Сочельник. Единственный вечер в году, когда ни один нормальный человек в почту не полезет. А если и да, то они все примутся звонить 911 и перегрузят линию намертво. И потом, сколько часов пройдет, прежде чем сюда доберется полиция?»

В мерцании, льющемся из кабинета Теда, Каган чувствовал себя как на витрине.

— Выключи мониторы, не надо лишнего света, — шепнул он Теду.

И тут же, перестав стучать микрофоном по ноге, обратился к Андрею.

— Тебя интересует мое настоящее имя? Оно и есть настоящее. Меня правда зовут Петр. Я тебе не врал. И дружил с тобой по-настоящему.

— Конечно. А фамилия?

— Этого я тебе, сам понимаешь, называть не стану. У меня тоже семья есть.

— Семья? — с негодованием воскликнул Андрей. — Жена, да? И ты от меня скрывал?

— Да нет же! Как бы я, по-твоему, столько времени проработал под прикрытием, если бы был женат? Думаешь, мне не хотелось жену и детей — как у тебя? Думаешь, я тебе не завидовал? Отец с матерью, вот моя семья, — произнес Каган, подавляя нахлынувшую горечь.

Родителей на самом деле уже не было в живых — погибли два года назад при лобовом столкновении с пьяным водителем. Но ему нужно было пробудить у Андрея человеческое сочувствие, и живые отец с матерью, требовавшие заботы, казались вполне объяснимой причиной, чтобы не раскрывать подлинную фамилию.

— Ты работаешь на спецслужбы?

— Да.

— Признался. Наконец хоть какая-то правда.

— Андрей, помнишь, как мы ездили к торговцу оружием в Мэриленде, забрать партию стволов для Пахана? И еще прихватили наши «глоки» в качестве премиальных? Мы тогда провели полдня на стенде, соревнуясь в меткости.

— Вот из «глока» я тебя и прикончу.

— Я не об этом. Для меня те полдня останутся лучшими за последние годы. — Каган пристально всматривался в кухонную дверь, готовясь пристрелить любого, кто в нее ворвется. — Я твой друг, Андрей. Я имел честь побывать у тебя дома, познакомиться с твоей женой и дочерьми. Они для меня — та семья, которой мне обзавестись не довелось. Помнишь, как я спас тебе жизнь в Колумбии?

— Да, и что с того?

Каган скользнул взглядом в полутемный коридор, прислушиваясь, не лезет ли кто в дом.

— Тот наркобарон здорово разозлился, когда до него дошло, что советская подлодка, которую ты ему толкнул и на которой он рассчитывал перегонять в Штаты контрабандные грузы наркоты, затонет при первом же рейсе. А ведь это я тогда засек засаду в гараже. Ты шел впереди. Я мог бросить тебя и слинять, как остальные. Но я тебя вытащил, а другие даже не пытались.

— Я тебе обещаю легкую и быструю смерть — в качестве благодарности.

— Есть вещи, Андрей, в которых фальшь не прокатит. Наша дружба как раз из таких. Ты бы сразу почувствовал, если бы я кривил душой. Я никогда не рассказывал своим кураторам об операциях, которые ты проворачивал лично. И никогда не ставил тебя под удар.

— Ага, только ребенка умыкнул.

От Кагана не укрылось, что Андрей снова сказал «ребенок», а не «груз» или «объект». Перед ним замаячил проблеск надежды.

— Наши клиенты — люди на редкость бессердечные, — не отступал Андрей. — Если мы не доставим оплаченный груз, меня будут преследовать до конца жизни. С одной стороны они, с другой — Пахан.

— Есть же выход!

Каган сновал туда-сюда, проверяя попеременно то кухонную дверь, то коридор.

— Какой еще? Не представляю.

— Переходи на мою сторону.

— Твою?

— Ты можешь работать на нас.

— Предать своих?

В голосе Андрея послышалось праведное негодование.

— Представь, что сейчас холодная война.

— Вступить в американские спецслужбы? И ты меня вербуешь по радио, на частоте, которую слушают мои товарищи? Хорошая у вас там подготовка, я погляжу.

— Другого способа связи у меня все равно нет! Андрей, дослушай. Работать на моей стороне куда лучше, чем похищать младенцев. Должен же у тебя быть какой-то предел, планка, ниже которой ты не опустишься, иначе начнешь сам себя ненавидеть? Неужели тебя никогда не мучает совесть? Ты не чувствуешь, что сам себе противен?

Андрей замолчал.

— А мне с этим уже довольно долго приходится жить, — продолжал Каган. — С отвращением к самому себе.

— Я зарабатываю на жизнь, — наконец откликнулся в наушнике голос Андрея.

— Есть ведь и другие способы заработать. Твоя жена представления не имеет, сколько людей ты погубил, чтобы поселить ее в этом чудесном домике с видом на пляж. А дочерям невдомек, сколько крови пролилось, чтобы оплатить их учебу в замечательной частной школе. Как думаешь, что они скажут, если узнают правду? Ведь настанет день, когда в дверь твоего дома постучатся сотрудники спецслужб. Или, наоборот, ночью — в дом ворвутся пацаны из вражеской банды и…

— Заткнись!

— Андрей, ты как-то сказал, что мы себе жизнь не выбираем. Так вот я тебе даю возможность выбрать. Переходи на мою сторону. Представь, как здорово будет признаться жене и дочкам, сказать им чистую правду, сознавая, что этой правдой можно гордиться? Место жительства мы вам сменим, — увещевал Каган в микрофон. — Получите новые документы. Жена с девочками будут под прикрытием. Тебе не придется за них тревожиться.

Каган надеялся, что все будет именно так. И все же невольно вспомнил непреходящий страх, в котором жил он сам с родителями, несмотря на посулы Госдепартамента.

— Будешь зарабатывать честные деньги, сделаешь хоть что-то хорошее для разнообразия. Подумай, ведь было бы правильно дать ребенку мира исполнить свое предназначение.

— Предназначение… — передразнил Андрей. — Вещаешь, как с трибуны.

— Когда я убегал от вас, у меня возникло такое чувство, что малыш пытается мне что-то сообщить, показывает, куда сворачивать, и даже предупредил меня, что вы рядом с домом.

— У тебя галлюцинации от потери крови.

— Но у этого ребенка точно есть предназначение, Андрей, я не сомневаюсь. У него потрясающий отец — человек, который сумел стольких увлечь своей идеей, человек, проповедующий надежду, а не ненависть. Только представь себе, какой у него должен быть сын! Может, наше предназначение как раз и состоит в том, чтобы позволить этому ребенку выполнить свое? Мы ведь можем сделать так, чтобы малыш вернулся к родителям.

— Тогда клиенты вместе с Паханом нас на пару замочат. И умирать мы — и мои родные — будем долгой и мучительной смертью.

— Не будем, Андрей, если не они нас захватят, а мы их. И тогда они пожалеют, что им вообще пришла в голову мысль вырастить из мальчика террориста-смертника. Какой маньяк до такого додумался? Это насколько безбашенным надо быть? А мы покажем, что мы так низко не опустимся. Покажем, что мы люди, а не звери.